Мацуо басе портрет. Биография Басё Мацуо

Мацуо Басё (псевдоним); при рождении названный Киндзаку, по достижении совершеннолетия — Мунэфуса; ещё одно имя — Дзинситиро — великий японский поэт, теоретик стиха.

Родился в 1644 году в небольшом замковом городе Уэно, провинция Ига (остров Хонсю). Умер 12 октября 1694 в Осаке.

Басё родился в небогатой семье самурая Мацуо Ёдзаэмона, был его третьим по счету ребенком. Отец и старший брат будущего поэта преподавали каллиграфию при дворах более обеспеченных самураев, и уже дома он получил хорошее образование. В юности увлекался китайскими поэтами, такими как Ду Фу. В те времена книги уже были доступны даже дворянам средней руки. С 1664 в Киото изучал поэзию. Был в услужении у знатного и богатого самурая Тодо Ёситады, распрощавшись с которым, отправился в Эдо (ныне Токио), где состоял на государственной службе с 1672. Но жизнь чиновника была для поэта невыносимой, он становится учителем поэзии. Среди современников Мацуо получил известность в первую очередь как мастер рэнга. Басё — создатель жанра и эстетики хокку.

В 1680-е годы Басё, руководствуясь философией буддийской школы Дзэн, в основу своего творчества положил принцип «озарения». Поэтическое наследие Басё представлено 7 антологиями, созданными им и его учениками: «Зимние дни» (1684), «Весенние дни» (1686), «Заглохшее поле» (1689), «Тыква-горлянка» (1690), «Соломенный плащ обезьяны» (книга 1-я, 1691, книга 2-я, 1698), «Мешок угля» (1694), лирическими дневниками, написанными прозой в сочетании со стихами (наиболее известный из них — «По тропинкам Севера»), а также предисловиями к книгам и стихам, письмами, содержащими мысли об искусстве и взгляды на процесс поэтического творчества. Поэзия и эстетика Басё оказали влияние на развитие японской литературы средних веков и Нового времени.

В честь Басё назван кратер на Меркурии.

- (псевдоним; другой псевдоним ‒ Мунэфуса; настоящее имя ‒ Дзинситиро) (1644, Уэно, провинция Ига, ‒ 12.10.1694, Осака), японский поэт, теоретик стиха. Родился в семье самурая. С 1664 в Киото изучал поэзию. Был на государственной службе с 1672 в… …

- (1644 94), японский поэт. Вершинные образцы философской лирики в жанре хокку, полной изящной простоты и гармоничного восприятия мира; шуточные рэнга (стихотворения цепи). Наследие Мацуо Басе и его учеников составило 7 антологий, в том числе… … Современная энциклопедия

- (1644 1694), японский поэт. Философская лирика в жанре хокку (около 2 тыс.), полная изящной простоты и гармонического восприятия мира; шуточные рэнга (стихотворения »цепи»). Наследие Мацуо и его учеников составило 7 антологий, в том числе,… … Энциклопедический словарь

МАЦУО Басё - (др. псевд. Мунэфуса; наст. имя Дзинситиро) (164494), японский поэт, теоретик поэзии. Стихи: ок. 2000 хокку; шуточные рэнга. Поэтич. наследие М. и его учеников составили 7 антологий: «Зимние дни» (1684), «Весенние дни» (1686), «Заглохшее… … Литературный энциклопедический словарь

- (настоящее имя Мунэфуса, 1644–1694) великий японский поэт, сыгравший большую роль в становлении поэтического жанра хайкай. Басё родился в провинции Ига, в центральной части острова Хонсю, в небогатой самурайской семье, в детстве получил хорошее… … Вся Япония

Басё (псевдоним; другой псевдоним Мунэфуса; настоящее имя Дзинситиро) (1644, Уэно, провинция Ига, 12.10.1694, Осака), японский поэт, теоретик стиха. Родился в семье самурая. С 1664 в Киото изучал поэзию. Был на государственной службе с… … Большая советская энциклопедия

См. Мацуо Басё. * * * БАСЕ БАСЕ, см. Мацуо Басе (см. МАЦУО Басе) … Энциклопедический словарь

Турнир по профессиональному сумо Мацуо Басё (1644 1694) японский поэт Список значений слова или словосочетания со ссылками на соответствующие с … Википедия

Басё - БАСЁ, см. Мацуо Басё … Биографический словарь

Бусон: Портрет Басё Мацуо Басё (яп. 松尾芭蕉 (псевдоним); при рождении названный Киндзаку, по достижении совершеннолетия Мунэфуса (яп. 宗房); ещё одно имя Дзинситиро (яп. 甚七郎)) великий японский поэт, теоретик стиха. Родился в 1644 году в Уэно,… … Википедия

Книги

Стихи (изд. 2012 г.) , Мацуо Басё. Мацуо Басё - великий японский поэт, теоретик стиха. Родился в 1644 году в небольшом замковом городе Уэно, провинция Ига (остров Хонсю). Умер 12 октября 1694 в Осаке. Почувствовав идейную…
Басё , Басё Мацуо. Мацуо Басё - великий японский поэт, теоретик стиха. Родился в 1644 году в небольшом замковом городе Уэно, провинция Ига (остров Хонсю). Умер 12 октября 1694 в Осаке. Почувствовав идейную…

Пять столетий минуло со времен скитаний Сайгё, когда в странствия по дорогам Японии отправился новый великий поэт — Мацуо Басё. Так же как Сайгё, он предпочитал посох домашнему уюту и лучшие минуты жиз-ни отдавал сочинению стихов. Так же как Сайгё, он был равнодушен к бо-гатству, власти, покупным удовольствиям и превыше всего ценил духовное самосовершенствование. Так же как Сайгё, он учился сам и учил других искать красоту и смысл в мелочах повседневной жизни. Сайгё был любимым поэтом Басё, и даже более того — духовным спутником его странствий и творчества. Однако при всем духовном родстве это были разные поэты. Недаром Басё любил повторять заповедь восточного мудреца: «Не иди по следам древних, но ищи то, что искали они», что означало: для того чтобы стать достойным преемником предшественников, нужно не подражать им, а осмыслять их духовный опыт, причем осмыслять его по-своему, по-новому. Следуя этой формуле, Басё и смог стать тем, кем стал: великим наследником заветных традиций японской поэзии и великим ее новатором.

Будущий поэт появился на свет в 1644 г. в про-винции Ига в семье небогатого самурая Мацуо Едзаэмона, зарабатывавшего на жизнь препода-ванием каллиграфии. Когда мальчик подрос, ему взамен прежних детских прозвищ дали имя Мунэфуса. Литературный псевдоним «Басё» был придуман поэтом позже. К стихотворчеству Мацуо пристрастился с юных лет. Этому способствовало общение с родными, пре-красно разбиравшимися в литературе, и с княжеским сыном, который был страстным поклонником поэ-зии. По достижении двадцати восьми лет Мацуо решил перебраться в крупнейший по тем временам культурный центр Эдо (ныне — Токио), где предполагал всерьез заняться совершенствованием своего поэтического таланта. Отчаянные попытки родных отговорить его от этой затеи не возымели успеха: зов поэзии за-глушал доводы рассудка. С честолюбивыми надеждами в душе и с томиком своих стихотворений в руках Мацуо покинул родные места. Уходя, он прикрепил к воротам дома, в котором жил его друг, листок со стихами:

Облачная гряда Легла меж друзьями... Простились Перелетные гуси навек. (Перевод В. Марковой)

В Эдо молодой поэт с головой погрузился в бурную литературную жизнь. Знакомство с модной в ту пору поэтической школой Данрин научило его черпать вдохновение в повседневности, а изучение китайской классичес-кой литературы развило в нем вкус к философской поэзии. Соединив эти традиции, Басё вывел старый жанр хокку на новую орбиту философской лирики. Это позволило поэту подняться на такую высоту мастерства, где каждое его трехстишие превращалось в настоящий шедевр.

С каждым годом творчество поэта приобретало все более широкое признание. У Басё появились не только поклонники, но и последователи: он стал одним из самых авторитетных и любимых учителей поэтического мастерства. Учиться у него считалось величайшей честью.

Однако растущая день ото дня слава не обеспечила поэту безбедного существования. Поэтическое ремесло кормило плохо, а ничем иным он заниматься не хотел. Ученики Басё преимущественно были так же бедны, как и он сам, а потому не могли облегчить его положение. Впрочем, среди них нашелся один выходец из зажиточной семьи, уговоривший отца отдать поэту убогую хижину-сторожку на берегу пруда. Для утомленного много-летней нищетой Басё это было чуть ли не царским подарком. Обживая новое место, он посадил вокруг дома банановые пальмы. Они-то и дали поэту литературное имя (слово «Басё» в японском языке означает «банано-вое деревце»), а заодно — и поэтическое название его жилищу: «Банановая хижина» (что по-японски звучит как «Басёан»), В этом маленьком не-надежном доме, приютившемся на окраине города, даже нельзя было толком укрыться от ливня или стужи. Но ни на какие жизненные блага Басё не со-гласился бы променять свою лачужку, несокрушимой крепостью стоявшую на страже его духовной и творческой свободы. С поистине императорским достоинством он жил в ней жизнью нищего, но счастливого художника, независимого от благосклонности «сильных мира сего», наслаждающегося творчеством и общением с друзьями, при всех обстоятельствах сохраняю-щего способность радоваться самым простым вещам: Материал с сайта

А я — человек простой! Только вьюнок расцветает, Ем свой утренний рис. (Перевод В. Марковой)

Внутреннее убранство своего пристанища и простиравшиеся за его порогом окрестности Басё любовно изображал во многих стихотво-рениях.

Зимой 1682 г. во время страшного пожара, уничтожившего значительную часть города, дотла сгорела Банановая хижина. Оставшись без крова, поэт не пал духом, решив, что наконец пришло время новых странствий, о котором он давно мечтал. Вскоре Басё в сопровождении одного из учеников отправился в путешествие, которое с небольшими перерывами продлилось десять лет. Иногда поэт возвращался в Банано-вую хижину, заботливо отстроенную друзьями, но жажда странствий снова гнала его в путь-дорогу. Он и умер во время очередного путеше-ствия, в окружении своих учеников.

Слава, которую снискал Мацуо Басё при жизни, не поблекла после его смерти. Сегодня, спустя три столетия, каждый образованный японец знает наизусть хотя бы несколько его стихотворений. И сам поэт, и его хокку приобрели широчайшую известность во всем мире.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

На этой странице материал по темам:

басё
поэт босе фото
краткая биография басё

В создании которых принимали участие и его ученики: «Зимние дни » (1684), «Весенние дни » (1686), «Заглохшее поле » (1689), «Тыква-горлянка » (1690), «Соломенный плащ обезьяны » (книга 1-я, 1691, книга 2-я, 1698), «Мешок угля » (1694), лирические дневники, предисловия к книгам и стихам, письма, содержащие суждения об искусстве и творческом процессе в поэзии. Путевые лирические дневники содержат описания пейзажей, встреч, исторических событий. В них включены собственные стихи и цитаты из произведений выдающихся поэтов. Лучшим из них считается «По тропинкам Севера » («Окуно хосомити», 1689) .

Поэзия и эстетика Басё существенно повлияли на японскую литературу того времени , «стиль Басё» определил развитие японской поэзии почти на 200 лет .

Биография

Басё родился в небогатой семье самурая Мацуо Ёдзаэмона (яп. 松尾与左衛門 ), был его третьим по счёту ребёнком. В разные годы носил имя Кинсаку, Хансити, Тоситиро, Тюэмон, Дзинситиро (яп. 甚七郎 ). Басё (яп. 芭蕉 ) - литературный псевдоним, в переводе означающий «банановое дерево» .

Был в услужении у знатного и богатого самурая Тодо Ёситады (яп. 藤堂良忠 ), с которым он разделял увлечение жанром хайкай - популярной японской формой совместного поэтического творчества. В 1665 году Ёситада и Басё с несколькими знакомыми сочинили стострофный хайкай. Внезапная смерть Ёситады в 1666 году положила конец спокойной жизни Мацуо и в конце концов он покинул дом . Добрался до Эдо (ныне Токио), где состоял на государственной службе с 1672 года. Но жизнь чиновника была для поэта невыносимой, он становится учителем поэзии.

Считается, что Басё был стройным человеком небольшого роста, с тонкими изящными чертами лица, густыми бровями и выступающим носом. Как это принято у буддистов, он брил голову. Здоровье у него было слабое, всю жизнь он страдал расстройством желудка. По письмам поэта можно предположить, что он был человеком спокойным, умеренным, необычайно заботливым, щедрым и верным по отношению к родным и друзьям. Несмотря на то, что всю жизнь он страдал от нищеты, Басё, как истинный философ-буддист, почти не уделял внимания этому обстоятельству.

Характерный отказ от общепринятой этики, свойственный дзэн , тем не менее не означает её отсутствие. В японской культуре этика в дзэн нашла воплощение в ритуальных формах, через которые и происходит выражение, хотя и весьма скупое, отношения к окружающему миру и людям. Соответствующие представления нашли воплощение в японском эстетическом мировоззрении ваби-саби .

Проживание в скромной хижине - это не только и не столько следование своим желаниям, это, что важнее, непосредственно путь творчества, находящий выражение в поэзии .

Юки-но аса
Хитори карадзакэ-о
Камиэтари

Снежное утро.
Один сушёную кету
Жую.

Ещё одним признаком редуцированной этики в дзэн, что проявился и в поэзии японца, можно считать использование юмора в описании различных явлений окружающего мира. Басё способен улыбнуться там, где, казалось бы надо выказать сострадание или жалость, или же смеется там, где другой бы испытал сомнительное умиление. Отстранённость и спокойная созерцательность - именно они позволяют художнику веселиться в различных непростых ситуациях. Как замечал философ Анри Бергсон , «…отойдите в сторону, посмотрите на жизнь как равнодушный зритель: много драм превратится в комедию». Равнодушие или, иначе говоря, нечувствительность - уходят корнями в дзэн, но упрекнуть Басё в равнодушии вряд ли возможно, поскольку для него смех - это способ преодолеть невзгоды жизни, и собственной в том числе, и главное - действительно умение посмеяться над самим собой, иногда даже весьма иронично, описывая тяжёлую жизнь в странствиях:

Принцип «вечного одиночества», освобождая творца от суеты мира, ведёт его по дороге от утилитарных интересов и целей к своему высшему предназначению. Таким образом, творчество обретает сакральный смысл, оно становится ориентиром на жизненном пути. От развлечения, каким оно было в юности, от способа добиться успеха и получить признание, одержав победу над соперниками, каким оно представлялось в годы расцвета, в поздние годы взгляд поэта на занятие поэзией изменяется к той точке зрения, что именно оно и являлось его истинным предназначением, именно оно вело его по жизненному пути. Желание освободить этот сакральный смысл от каких бы то ни было признаков меркантильности, защитить его, заставляет Басё писать в послесловии к поэтическому сборнику «Минасигури» («Пустые каштаны», 1683): «Ваби и поэзия (фуга) далеки от повседневных нужд. Это изглоданные жучками каштаны, которых люди не подобрали при посещении хижины Сайгё в горах» .

Память

В честь Басё назван кратер на Меркурии .

См. также

Напишите отзыв о статье "Мацуо Басё"

Примечания

Боронина И. А. // Большая советская энциклопедия : В 30 т.. - М .: Советская энциклопедия , 1969-1978.
// Япония от А до Я. Популярная иллюстрированная энциклопедия. (CD-ROM). - М.: Directmedia Publishing, «Япония сегодня», 2008. - ISBN 978-5-94865-190-3
// Краткая литературная энциклопедия. - М .: Советская энциклопедия , 1962-1978.
Хокку - статья из Большой советской энциклопедии (3-е издание).
// Большой энциклопедический словарь / Под ред. А. М. Прохорова . - М .: Большая Российская энциклопедия , 2000.
, с. 13.
Ueda, Makoto. The Master Haiku Poet, Matsuo Bashō. - Tokyo: Kodansha International, 1982. - ISBN 0-87011-553-7 . р. 20-21
Бреславец Т. И. «Очерки японской поэзии IX-XVII веков». - М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1994. - 237 с. Стр.149-215
Померанц Г. С. Дзэн // Большая советская энциклопедия : В 30 т. / гл. ред. А. М. Прохоров . - 3-е изд. - М.: Советская энциклопедия , 1972. - Т. 8.
Мацуо Басё сю (Собрание сочинений Мацуо Басё). - (Полное собрание японской классической литературы). Т. 41. Токио, 1972. (Перевод стихотворений - Бреславец Т. И. из книги «Очерки японской поэзии IX-XVII веков». - 1994)
. Проверено 14 мая 2013. .

Литература

Бреславец Т. И. Ночлег в пути: стихи и странствия Мацуо Басё. - Влдв. : Изд-во Дальневост. ун-та, 2002. - 212 с. - ISBN 5-7444-1316-2 .
Бреславец Т. И. Поэзия Мацуо Басё / Отв. ред. Т. П. Григорьева . - М . : Наука, 1981. - 152 с.
Григорьева Т. П. , Логунова В. В. Мацуо Басё // Японская литература. Краткий очерк. - М . : Наука, 1964. - С. 45-52. - 282 с.
Shirane H. Traces of Dreams: Landscape, Cultural Memory, and the Poetry of Basho: [англ. ] . - Stanford University Press, 1998. - 400 p. - ISBN 978-0-8047-3098-3 .

Ссылки

Отрывок, характеризующий Мацуо Басё

Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d"arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.

Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c"est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L"Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.

Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…

Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l"etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.

Мацуо Басё (松尾芭蕉 (псевдоним); по достижении совершеннолетия - Мунэфуса (宗房); ещё одно имя - Дзинситиро (甚七郎)) (1644, Уэно, провинция Ига, - 12.10.1694, Осака) - великий японский поэт, теоретик стиха, сыгравший большую роль в становлении поэтического жанра хайкай.

Родился в семье самурая. С 1664 в Киото изучал поэзию. Был на государственной службе с 1672 в Эдо (ныне Токио), затем учителем поэзии. Среди современников Мацуо получил известность в первую очередь как мастер рэнга. Басё - создатель жанра и эстетики хокку. В его стиле - изящная простота, ассоциативность, гармония прекрасного, глубина постижения гармонии мира.

В 1680-е годы Басё, руководствуясь философией буддийской школы Дзэн, в основу своего творчества положил принцип «озарения». Поэтическое наследие Басё представлено 7 антология ми, созданными им и его учениками: «Зимние дни » (1684), «Весенние дни » (1686), «Заглохшее поле » (1689), «Тыква-горлянка » (1690), «Соломенный плащ обезьяны » (книга 1-я, 1691, книга 2-я, 1698), «Мешок угля » (1694), лирическими дневниками, написанными прозой в сочетании со стихами (наиболее известный из них - «По тропинкам Севера »), а также предисловиями к книгам и стихам, письмами, содержащими мысли об искусстве и взгляды на процесс поэтического творчества. Поэзия и эстетика Басё оказали влияние на развитие японской литературы средних веков и Нового времени.

В честь Басё назван Basho (crater) на Меркурии.

Биография

Басё родился в небогатой семье самурая Мацуо Ёдзаэмона (松尾与左衛門), был его третьим по счёту ребёнком.

Будущего поэта звали Кинсаку, затем Хансити, Тоситиро, Тюэмон, а позднее - Дзинситиро.

Отец и старший брат будущего поэта преподавали каллиграфию при дворах более обеспеченных самураев, и уже дома он получил хорошее образование. В юности увлекался китайскими поэтами, такими как Ду Фу . В те времена книги уже были доступны даже дворянам средней руки. С 1664 в Киото изучал поэзию. Был в услужении у знатного и богатого самурая Тодо Ёситады (藤堂良忠), распрощавшись с которым, отправился в Эдо (ныне Токио), где состоял на государственной службе с 1672. Но жизнь чиновника была для поэта невыносимой, он становится учителем поэзии.