Служили в Чечне три товарища

Научный руководитель: О. Г. Ефимова

По данным угличского военкомата, куда я обратилась, в Чечню были призваны 196 угличан. Двое из них – Дмитрий Муравьёв и Андрей Харламов – не вернулись. Они были награждены орденами Мужества посмертно и похоронены на Чурьяковском кладбище. Недалеко от их могил есть еще одна. На мраморном постаменте симпатичное улыбающееся лицо молодого человека. Под фотографией имя – Рыжов Игорь Леонидович и две даты: 3.07.1976 – 26.12.1998.

Игорь тоже проходил срочную службу в Чечне и вернулся оттуда живым. Что же могло произойти в жизни молодого парня, если, выжив в чеченском аду, он всё же умер? Трагическая случайность или последствия войны? Вот это мне и захотелось выяснить.

По просьбе моего руководителя Ольги Глебовны Ефимовой, я встретилась с мамой Игоря Еленой Александровной.

В армию Игорь пошел по собственной воле. У него была возможность, как сейчас говорят молодые люди, «откосить». В 14 лет во время одного из хоккейных матчей на Игоря упали игровые ворота, что привело к серьезной черепно-мозговой травме. Но он искренне верил, что именно в армии мальчики становятся настоящими мужчинами и пройти армию – дело чести каждого юноши. Я считаю, что немаловажную роль здесь сыграло и то, что два его деда были участниками Великой Отечественной войны и в семье Рыжовых часто вспоминали об их славном военном прошлом.

В армию Игоря призвали 15 ноября 1994 года. Попал он в ОДОН (отдельную дивизию особого назначения) имени Дзержинского. 6 мая 1995 года в звании младшего сержанта был переброшен в Чечню.

В Чечне Игорь, если судить по временному отрезку, был немного – чуть меньше 4 месяцев с 6 мая по 1 сентября, но впечатлений хватило на всю его оставшуюся короткую жизнь. Правда о небольшом кусочке войны, выпавшем на его долю, он вспоминать не любил и никому об этом не рассказывал. Даже его лучший друг Игорь Соловьев, также прошедший Чечню, почти ничего не знает о том периоде жизни своего друга.

Но сохранился дневник, который младший сержант Рыжов вел в Чечне. Елена Александровна не разрешила мне сделать с него ксерокопию, так как в дневнике имеется много ненормативной лексики, но я всё же смогла переписать некоторые записи. События Игорь описывал ежедневно, правда очень коротко и лаконично (может быть, не всегда было время). Приведу некоторые выдержки из его дневника:

«31.05. Поехали на „передовую“. Там опасно. Постоянно стреляют. Сидим в БТР , высовываться нельзя.

1.06. Ура! Продвинулись на 4 км вперед. Хоть какие-то новые ощущения, смена пейзажа, хотя он здесь почти везде одинаков.

4.06. Пошли в наступление. Заняли высоту 762 м. Разбили основную Дудаевскую теле-радио станцию.

13.06. Укрепились на высоте, стоим на поляне. Сказывается постоянное напряжение, нужно быть начеку.

15.06. Сидим на позиции, вечером бухали.

16.06. Мучает похмелье. Весь день спим и загораем.

25.06. Пошли в наступление, закрепились на высоте.

27.06. Ездили в разведку по деревням, привезли хавки, местные дают, не все, правда, но некоторые нас жалеют.

30.06. Получили благодарность от комбата за проведенную операцию. Приехали в лагерь на отдых и на общем построении мне присвоили звание «сержант». Готовимся брать Ведено.

2.07. Закрепились в Ведено, получил легкое ранение в ногу, было больно, осколок достал сам пассатижами.

3.07. День рождения!! (уже 19 лет!)».

«Уже 19 лет!» – пишет в своем дневнике Игорь. Конечно, он кажется себе уже совсем взрослым – он солдат, да еще на войне. И с гордостью пишет о своем ранении, не зная тогда, что вскоре получит еще одно.

Вот что рассказала его мама Елена Александровна: «9 июля 1995 года в 5 часов утра в поселке Бельта начался бой между чеченскими боевиками и российскими военнослужащими. В БТР , на броне которого находился Игорь, выстрелили из гранатомета. Сын получил осколочное ранение в спину (осколок остановился в 7 см от сердца), на вертолете был отправлен в госпиталь во Владикавказ, где ему оказали первую помощь, а на следующий день самолетом переправили в Оренбург. Как только я узнала, что мой мальчик ранен и где он находится, то сразу же поехала к нему».

В госпитале Игорь пробыл совсем недолго, всего две недели. Ранение посчитали не тяжелым, да и организм у Игоря был молодой и, как он думал тогда, здоровый.

А орден Игорю вручили уже после демобилизации. В конце июля 1997 года его вызвали в Угличский военкомат, поздравили и без всякого торжества отдали коробочку с орденом Мужества.

Я попыталась поточнее выяснить, за что Игорь Рыжов получил награду и обратилась в военкомат. Ответ сотрудников военкомата меня крайне удивил. Мне сказали, что никакой формулировки с орденами не присылают, наградили и наградили. Как же так? Даже во время Великой Отечественной войны солдатам давали ордена и медали «за мужество и героизм, проявленные в бою», «за уничтожение живой силы противника», «за спасение товарищей» и т. д. Так почему же в современной России военные чиновники и командиры не считают нужным направить в военкомат сопроводительное письмо с парой фраз, за что же солдата наградили орденом или медалью? Лично мне это не понятно.

После госпиталя Игоря не отпустили даже в отпуск, а отправили служить в Реутово Московской области. Но, направляясь в часть к новому месту службы, проездом Игорь вместе со своим сослуживцем Сергеем смог на 2 дня заехать домой в Углич. Тогда еще ничего не предвещало беды…

После демобилизации Игоря Рыжова из армии здоровье его резко ухудшилось. Однажды, во время работы на домашнем участке Игорю стало плохо, закололо сердце, стало трудно дышать, невозможно было поднять левую руку. Его положили в Угличскую районную больницу, но лучше ему не становилось. Тогда его направили на обследование в Ярославскую областную больницу. Там определили, что у молодого человека порок сердца.

И, скорее всего, что в армию Игорь пошел уже будучи больным человеком, да еще принимал участие в боевых операциях, был в постоянном напряжении. Странно, конечно, но факт, что перед призывом в армию Игорю, как и остальным призывникам, не обследовали сердце, не сделали кардиограмму. В медицинских документах значится: «Здоров. К службе в рядах вооруженных сил РФ годен». Снимать показания кардиографа у призывников в военкомате начали только после смерти Игоря, да и то недолго.

Год назад из армии вернулся мой старший брат Владимир. Я спросила у него, как он проходил медицинскую комиссию перед призывом и делали ли ему кардиограмму сердца. Он ответил, что нет. Сказал, что просто померили давление и пульс и послушали фонендоскопом сердце.

Я считаю, что одна из самых серьезных проблем нашей армии – это формальное отношение к здоровью призывников. Военкомату нужно набрать необходимое количество молодых людей – и он набирает. Любой ценой. Особенно остро этот вопрос стоит в российской глубинке. Я убеждена, что совсем немного молодых людей из сел и деревень или из совсем маленьких городков ездят в областные центры обследовать свое здоровье. В молодости над этим не задумываешься, не болит ничего – да и ладно. Значит врачам, работающим на призывных пунктах, нужно быть более внимательными при обследовании, чтобы не пропустить болезнь.

А болезнь Игоря продолжала прогрессировать.

После обследования в областной больнице стало ясно, что помочь Игорю выжить может только пересадка сердца. Связались с Москвой, куда в срочном порядке отправили все анализы. Игорь был поставлен в очередь на операцию, ему дали инвалидность 1-й группы. Операция стоила тогда 60 тысяч рублей, но инвалидам 1-й группы ее делали бесплатно.

Игорю становилось всё хуже. Он почти не выходил из дома, так как подняться даже на 2-ой этаж мог с трудом. Спал почти сидя, подложив под спину подушки, иначе начинал задыхаться. Сердце Игоря увеличилось в размерах настолько, что грудную клетку просто выперло. Такое явление называется «бычье сердце».

24 декабря 1998 года Игорь своими ногами пошел на стадион болеть за свою хоккейную команду. Сидя неподвижно на трибуне, Игорь простудился. У него снова поднялась температура, он стал задыхаться. Пришлось вызвать «скорую помощь», которая увезла его в больницу. Через день, ранним утром 26 декабря, Игоря Рыжова не стало.

Если бы ему успели сделать операцию, он был бы жив и сейчас. Этих «если» великое множество: если бы в военкомате перед призывом в армию было проведено полное обследование, то, возможно, болезнь удалось бы выявить в самом начале; если бы Игорь не попал в Чечню, а отправился служить, например, в Подмосковье, то не было бы резкой перемены климата и постоянного стресса от сознания постоянной опасности; если бы не было ранения, если бы не осколок, недалеко от сердца; если бы после службы солдат, чьи души и тела истерзаны Чечней, отправляли на полное квалифицированное обследование; если бы…

Беседуя с другом Игоря Рыжова Игорем Соловьевым, я узнала, что он тоже проходил службу в Чечне в течение года. Призвали его на полгода позднее, чем Рыжова, – 3 марта 1995 года. В Чечню был отправлен с Кантемировской дивизией.

Его рассказ меня просто потряс.

«О Чечне никто из нас, прошедших ее, рассказывать не любит, потому что ничего хорошего там не было, а иногда было просто паршиво. Вспоминать очень тяжело. Я был участником многих боевых операций. Мы стояли на разных базах: Шали, Курчалой, Ведено, Агишты. На базах жили в блоках по 10–15 человек. Самыми тяжелыми считались штурмы города Грозного (1 января 1995 года, 5 марта 1995 года, 6 августа 1996 года), так как боевики дрались за свою столицу насмерть, да и были гораздо лучше обучены. У нас в основном были солдаты срочной службы, контрактников мало, а у них много профессиональных солдат. Хотя в 166 горно-штурмовой бригаде, где я проходил службу, я был один „срочник“, остальные контрактники, но это была большая редкость.

На операции мы выходили колонной (около 100 машин). Первой обычно идет разведка, она докладывает, где базируются боевики, а уже затем выступает пехота. В пунктах, где много мирных жителей, мы старались обходиться без тяжелой техники или обходили эти поселения. Постоянно передвигались с одного места на другое. Долго стоять на одном месте было опасно. Вернешься на базу и опять дней на 30–35 в полевые условия. Обмундирования было недостаточно, оно быстро приходило в негодность. Приходилось добывать самим. Я, например, покупал сам себе на рынке кроссовки после зимы, так как в сапогах было очень жарко, ноги потели и начинали преть, могли появиться язвы. Футболка у меня тоже была с рынка, а сверху тельняшка и китель. На голове носили платки (они не сваливаются): один защищает лицо от пыли, когда идешь в колонне, другой на голове».

Факт самостоятельной добычи одежды во время службы в армии меня тоже удивил. Неужели страна, которую они защищают, не могла обеспечить солдат нормальным обмундированием по сезону? По-моему, такого нет ни в одной армии мира.

«Все очень скучали по дому, ждали писем. Многим ребятам давили на психику горы, – рассказывает Игорь Соловьев. – Кормили на базах хорошо. Но когда стояли на постах, например, неделю закрывали ущелья, то нам выдавали сухой паек только на 3 дня, а потом еду добывали сами. Иногда меняли у местных жителей обмундирование на мясо. Бывали случаи мародерства. Трудно было доставлять пищу и воюющим солдатам. На высотках еду варили сами. Тушенку разогревали прямо на горячих моторах БТР . На посту стояли по очереди – 2 часа спишь, 2 часа стоишь. Одному на посту стоять было нельзя, также как и технику по одной единице не выпускали, только колонной, опасно.

Местное население относилось к нам по-разному. С некоторыми жителями общались хорошо, меняли в селениях на баранов медикаменты, тушенку, подсолнечное масло. А вот неожиданных поступков со стороны детей боялись. Они в любой момент могли, например, кинуть гранату. Поэтому близко к постам и базам их старались не подпускать.

Я принимал участие в штурме Грозного 6 августа 1996 года. Сначала с ходу взяли городскую больницу, потом мост через реку Сунжу и стадион «Динамо», где впоследствии убили А. Кадырова. Я получил осколочное ранение в голову, один осколок вытащили, а второй остался. Несколько дней пролежал в госпитале. А штурм Грозного продолжался до 26-го августа. Ребята рассказывали, что трупы тогда увозили самосвалами. Всем убитым и тяжелораненым давали орден Мужества.

Я спросила у Игоря о приблизительном количестве погибших в его части. Вот что он ответил: «За год, что я служил, в части погибло примерно 150 человек, а из бригады приблизительно 500–600 человек, точнее сказать не могу. На всех базах была большая палатка – морг. Но далеко не все солдаты погибали в боях. Некоторые пьяными падали с брони, их было не видно в пыли и они попадали под колеса идущих следом машин. А водки там было очень много. Без водки там можно было сойти с ума, она помогала забыться. Никаких развлечений не было, ни книг, ни кино. Солдаты пили вместе с офицерами, там были все равны. Случалось, что пьяные солдаты ссорились и убивали друг друга, там ведь у всех боевое оружие, а порядка и дисциплины нет.

Но больше всего мучила грязь. В полевых условиях мы жили в землянках, покрытых брезентом, по 6–10 человек. Мылись редко, так как воды было очень мало, ее привозили только для питья и приготовления пищи. Примерно раз в полтора месяца приезжала специальная машина, которую называли пропарочная, в которой мы и мылись. От грязи у солдат заводились вши, мы по утрам ловили их друг у друга, по 200 штук. Часто мыться можно было только на базах, да в реке Аргун, хотя вода в ней очень грязная и течение сильное. Но всё равно с конца марта мылись в реке».

После разговора с Игорем Соловьевым я выделила для себя еще две большие проблемы чеченской войны. Первая – отсутствие дисциплины в армии, отсюда пьянки, драки и случаи бессмысленной гибели военнослужащих. Вторая – неустроенный быт, что также негативно сказывалось на психике солдат. Как можно исполнять свой воинский долг голодному, обовшивевшему со стертыми ногами солдату? Не о службе он тогда думает, а о том, что бы поесть, как бы помыться и где бы достать обмундирование.

На прощание Игорь сказал, что войну в Чечне считает абсолютно бессмысленной и нелепой.

Побеседовать с еще одним ветераном чеченской войны, Романом Гавердовским, мне удалось лишь спустя 3 года после нашей первой с ним встречи. Роман долго отказывался говорить о своем прошлом. Его можно понять. Война – это всегда трагедия и боль. Но когда я стала собирать материал об Игоре Рыжове, Роман стал более откровенным и рассказал о своей жизни вообще и службе в Чечне.

Роман закончил девять классов средней школы № 5 города Углича в 1992 году. До 1994 года учился в ПТУ № 35 на электрика и 30 мая 1994 года был призван в армию. Роман с обидой говорит о том, что ему не дали доучиться всего один год, отсрочку в то время можно было получить с большим трудом, а у них не было ни богатых родственников, ни влиятельных знакомых. Хотя Роман всё же успел получить второй разряд электрика.

Новобранцев привезли в Ярославль на распределительный пункт и уже вечером 30 мая поездом отправили в Москву, а потом посадили на машины и отправили за 12 км от Москвы в дивизию им. Дзержинского или, как ее называли солдаты за дедовщину, «дикую дивизию».

Полтора месяца Роман проходил курс молодого бойца. В дивизии был полк охраны президента, который использовали для охраны Белого дома во время путча в 1991 году, а также для охраны стадионов во время футбольных матчей и концертных площадок. Однажды в дивизию приехал президент России Борис Николаевич Ельцин, но молодых бойцов, одетых в робу, на встречу с ним не пустили. Получается, что для того, чтобы просто увидеть президента, нужно быть «при параде». Всем солдатам срочной службы платили по 40 рублей в месяц. Это пособие солдаты между собой называли «ельцинским» и на него можно было купить всего лишь блок недорогих сигарет.

«1 января 1995 года у нас был сбор, и всех отправили в Чечню. Как раз в то время там начались масштабные боевые действия. Добирались трое суток поездом. Под Моздоком всех разместили в палатках по 30 человек. Солдаты в основном были русские, а также якуты и украинцы. Перемена климата на многих повлияла пагубно, некоторые, особенно северяне, гнили, на теле появлялись язвы. Спасались мазями».

Во время разговора бывший солдат часто замолкал, иногда с трудом подбирал слова. Было видно, что этот разговор дается ему нелегко.

«Мы служили в РМО – роте материального обеспечения. Боевики понимали, что успех боевых действий во многом зависит от обеспечения солдат пищей, поэтому нас иногда обстреливали. Однажды почти в упор нас обстреляли два танка, изрешетили все палатки и печи, но к счастью, в тот раз обошлось без человеческих жертв. В небо сразу поднялись наши „вертушки“ (вертолеты) и танки отошли».

Роман рассказал, что бои были частыми, а обстрелы почти ежедневными. Приходилось ему участвовать и в боевых действиях в Грозном. На Грозный пошли из Моздока в январе 1995 года.

Всего Роман принял участие более чем в 10 боевых операциях. Друзья говорили, что он везучий, так как ни разу не был ранен.

«Однажды меня посадили в зиндан, – вспоминает Роман. – Зиндан – это глубокая земляная яма. Спускали туда по лестнице, затем лестницу убирали, а яму закрывали решеткой. Дважды в сутки в яму спускали пищу и воду, которая быстро нагревалась и становилась тухлой. Кроме меня в этой яме были черные сверчки, которые больно кусались и не давали сидеть на месте. Приходилось всё время двигаться из угла в угол».

На вопрос, за что он очутился в зиндане, Роман ответил, что он был пьяный и вовремя не подал комбату (командиру батальона) завтрак. Тот стал кричать на солдата, а затем приказал посадить в земляную яму.

Слово «зиндан» знакомо мне с детства из восточных сказок. В этих сказках красавицы гурии – пери (волшебницы) спасали своих возлюбленных из темных земляных зинданов, куда те были посажены злыми дэвами (сказочными чудовищами). Но это было так давно, несколько веков назад, да еще и в сказках. У меня в голове никак не укладывается мысль о том, что в наше время, в цивилизованной стране молодого парня за совершенный проступок (неважно за какой) можно на несколько дней посадить в яму, как в средние века. Мне страшно подумать о том, что могло бы случиться, если бы в этом районе в это время начались боевые действия. Очень сомневаюсь, что о солдате Романе Гавердовском в суматохе вспомнили бы. И тогда он бы просто погиб от пули, бомбы, разрыва снаряда или был бы взят в плен. А родителям в таком случае написали бы: «Ваш сын, как настоящий российский воин, погиб смертью храбрых», или что там еще писать в таких случаях полагается? И, может быть, наградили бы орденом Мужества. Посмертно… А чье тело покоилось бы на угличском кладбище под именем Романа Гавердовского, неизвестно.

Когда я просматривала подборку газеты «Известия» с материалами о чеченской войне за 1994–1996 годы, то наткнулась на цикл статей о братских могилах и невостребованных трупах солдат, которые невозможно опознать, так как они изуродованы, а на их опознание на уровне генетической экспертизы у российских властей нет денег. Это ли не проблема?! В России есть деньги на многое, например на устройство различных конкурсов и фестивалей, на проведение шоу-программ, но почему-то не хватает средств на то, чтобы мать, которая отдала государству самое родное, самое дорогое, что имела в жизни – своего ребенка (подчас единственного), могла хотя бы похоронить его, оплакивать и доподлинно знать, что это могила ее сына.

А проблема «дедовщины» в армии? Практически всем, кто проходил службу в вооруженных силах, пришлось испытать ее на себе. Дедовщина, к сожалению, была и в Чечне.

Из рассказа Романа: «Был у нас прапорщик по кличке Колобок. Любил над солдатами издеваться, особенно над молодыми: бил, оскорблял, заставлял часами стоять неподвижно, нелепые приказания выполнять. Не все могли это вытерпеть. Однажды в части произошло ЧП : пятеро молодых солдат, не выдержав издевательств, ночью ушли к чеченцам. Несколько дней о них не было ничего слышно. А однажды ночью Колобок исчез и больше о нем никто не слышал. Ходили слухи, что за ним приходили чеченцы. Вскоре двое сбежавших солдат вернулись. Что с ними было дальше – не знаю, знаю только, что их арестовали как дезертиров, увезли в Москву и там судили».

Мне очень хочется верить, что сбежавших и вернувшихся солдат судили не слишком строго. Оказаться на войне для «домашних» мальчиков совсем непросто, а терпеть издевательства от своих же, тем более старших по званию, от тех, кто учить и защищать должен, порой просто невыносимо.

Во время нашего разговора Роман сказал, что за время его службы в их части погибло всего лишь 20 человек. По меркам многомиллионной России и войны в Чечне эта цифра, может быть, и невелика, но за этой цифрой стоят 20 несчастных семей, потерявших своих родных.

Во время разговора Роман не один раз произнес фразу: «Сами чеченцы, то есть мирное население, не хотело войны, у всех ведь дети, семьи, но некоторые из них, в конце концов, озлобились, хотя поначалу относились к нам очень доброжелательно».

На вопрос, что он думает о чеченской войне, Роман ответил: «Я искренне считаю эту войну бессмысленной и глупой. Вот мой дед, который воевал в Великую Отечественную войну, хотя бы знал, ради чего кровь проливает. А мы не знали, за что воюем. И ради кого. Я думаю, что деньги там большие крутились. И оружие продавали иногда наши офицеры чеченским боевикам. Такое и в нашей части было. И ради этого солдаты гибли, калеками оставались. И не только тело раненое было, но и душа. Я ведь много лет о той войне никому не рассказывал. Особенно один случай запомнился, когда из-за того, что кто-то сигнальную ракету не вовремя выпустил, русские в темноте русских обстреляли. И убитые были и раненые. Случай замяли, а осадок мерзкий до сих пор в душе остался. Наверняка ведь так не раз было».

Подтверждением слов Романа о том, что Чечня губит души и действует на психику, стал рассказ одноклассницы Гавердовского Надежды Гавриловой. Вот что она рассказала: «Иду я однажды по улице, а навстречу мой одноклассник Рома Гавердовский, он недавно из армии вернулся. Смотрит на меня, а глаза пустые. Я подошла, поздоровалась, а он вместо приветствия сказал: „Надя, я из Чечни!“ и пошел дальше. Я поняла, что он еще не отошел от пережитого, он всё еще там, воюет в Чечне».

Да, пережитое в Чечне не прошло для Романа даром. Изобилие водки во время службы (Роман подтвердил слова Игоря Соловьева, что пили часто, страх и напряжение снимали) привело к тому, что вернувшись в Углич и не найдя приличной работы, Роман стал выпивать и однажды в состоянии опьянения устроил драку, за что был приговорен к 2,5 годам лишения свободы.

Одна из самых главных, на мой взгляд, проблем нашей армии заключается в том, что солдат, вернувшийся из так называемой «горячей точки», остается один на один со своими проблемами и трудностями. Он становятся не нужен государству, по приказу которого воевал. Во всем мире, в любой стране, для таких солдат существуют реабилитационные центры, в которых они в течение нескольких месяцев получают медицинскую и психологическую помощь.

Сейчас много говорят о патриотизме, о любви к своей Родине, своему государству. Так и хочется задать вопрос: «А почему я должна любить государство, которое не любит своих граждан?»

Просматривая материал о чеченской войне в интернете, я нашла еще одно четверостишье, которое пронизано болью. К сожалению там не указан автор, возможно, это бывший солдат, прошедший Чечню.

Состраданья не ждем от правителей, партий и судей,

Но хотелось бы знать, кто, куда и зачем нас пошлет?

Не пристало нам быть на ролях бессловесных орудий,

Выполняя приказы, которых не отдал народ.

Дедовщина в Чечне и других горячих точках,приводила к уничтожению сослуживца, либо он дух, или дед, было и то и другое. Были случаи самострелов, стреляют себе в ногу, или другие органы.Многие убегали и попадали в плен к Чеченцам, многие попадали на растяжки, мины. Некоторые терпят издевательства, но некоторые не выдерживают, происходит убийство,или самоубийство. Солдаты ждали боя, чтобы незаметно завалить обидчика. Но в большинстве случаев старослужащие не старались обижать духов (молодых солдат),потому что знали какие могут быть последствия.После боев солдаты становились братьями.
Случай еще при СССР:
Случай рассказывали, было при СССР,прапорщик один ходил в караул начальником,при нём кавказцы,азиаты,дембеля плакали когда в караул заступали,заставлял их мыть полы руками,а если не понимали то бил по лицу им прапор был боксёр,бил так что они сальто делали в воздухе,а другой прапор заступал начкаром ложился на топчан и спал 24 часа,вот тогда эти крысы чёрные глумились над русскими солдатами от души отрывались
Рассказ офицера:
У меня тоже был такой упырь сержант по духовщине,дал ему ножом по ляшке,визгу было что весь батальон проснулся. Комбат правда мужик хороший был не дал делу ход и меня просто перевели в другую часть. Парня можно понять,не до стратегии ему было,он просто действовал что у него было под рукой. Очень жаль испорченную жизнь пацана,да и горе сержанта чисто по человеческий жалко,особенно родителей.
Рассказ солдата:
У нас в бригаде тож один додедовался, прям на шконке малый завалил его. 9 лет дали.
Вот рассказ молодого лейтенанта:
Был один случай, после которого неуставняк в моём подразделении прекратился. Я лейтенатном пришёл после училища, в первый же вечер наблюдал картину, как трое нерадивых "старика" долбили отделение "желторотиков". На утро поступил приказ на сопровождение колонны на Шатой. Я этих трёх орлов, поставил в головной дозор, как "самых опытных...." После сигнала об обнаружении фугаса, колонна встала, я по всем правилам выставил оцепление, а этим трём, сказал "А ща молитесь, чтобы в кустах не хрустнула ни одна ветка или кому-то, что-то не показалось, потому что " молодежь" весь БК по кустам разрядить может, а в этот момент они врят-ли о вас вспомнят". После обезвреживания фугаса, мои "старики" нервно курили на обочине и сушили штаны. После этого, в моём взводе друг-другу даже взгляда не дружественного не посылал никто....А когда домой кто уезжал, со слезами провожали его, живого и здорового.... Жили одной семьёй. и вне строя не было разницы, рядовой, сержант, прапорщик или офицер.
Вот рассказ солдата:
Дедовщина и издевательство это разные вещи!!! в 1999 году был самострел, увы парня нет, деды живы и сейчас здравствуют(ни кто не наказан) только вся херня была не на почве расстегнутой ширинки, как озвучено в ролике (есть сомнения в гомо- мотивации)просто не было еды, у нас она была, он приходил к нам, ел сколько влезет, потом носил еду к ним, но увы,всех накормить не возможно(а задача осталась, принести закусон) парень не выдержал.
Вот видео о последствиях дедовщины в Чечне:

Полное видео здесь во второй части:

Https://www.youtube.com/playlist?list=PLouHNaQfzJaB1VWb-RiNTRcU0ku3I0irG

Это Афганистан 1988 год.

О российской армии

По ходу изложения хотелось бы сразу отметить положение солдат срочной службы в тех условиях.

На мой взгляд, им было намного проще находиться в массе контрактников в Чечне, чем в массе срочников в России. Поскольку контрактники, это были уже достаточно взрослые люди 25-35 лет, не нуждавшиеся в актах самоутверждения. К срочникам они большей частью относились по-отцовски, сгружая на них бытовые хлопоты: порядок навести в палатках, своих и офицерских, за едой сходить, посуду помыть. Поскольку молодым надо приучаться к труду, то и в наряды, естественно, их ставили как можно чаще. Но чтобы в бригаде были какие-то массовые издевательства контрактников над срочниками, я не замечал и о таковых не слышал.

Хотя... припоминаю. В октябре в 3-ем батальоне застрелился срочник С. Без составления протокола осмотра места происшествия, тело поторопились отвезти в судмедэкспертизу на Северный. И пополз слушок, что бедолагу вроде бы застрелили. Чтобы развеять подозрения, пришлось ехать в Грозный на одиночном БТРе, без колонны, осматривать труп в морге. Помню голое до пояса, худенькое беспомощное тельце, смирно лежащее на носилках... Допускаю, что в том случае парнишку перегрузили; затыкали им все дыры и вроде бы даже били. Но на протокол, все его сослуживцы говорили об отсутствии видимых внешних причин для самоубийства. Для пущей объективности надо отметить, что наша бригада считалась наиболее дисциплинированной, в сравнении с другими частями МО РФ расквартированными в Чечне. Мы были чуть ли не образцово-показательным подразделением в группировке.

Ещё про один случай мне рассказали. Уж не помню в каком подразделении, утром, обнаружили мёртвого срочника со сломанной шеей. Смерть оформили, как несчастный случай – дескать, солдатик во сне упал со второго яруса кровати. На самом деле то было чистое убийство. За несколько дней до этого, погибший срочник повздорил с пьяным контрактником и набил последнему физиономию. Контрактник затаил злобу. Выбрав момент, ночью подкрался к спящему и сломал ему шею.

Раз уж я коснулся темы взаимоотношений солдат в армии, хотелось бы её развить. Поскольку мне довелось отслужить и в старой — советской и новой — российской армиях, возьму на себя смелость проанализировать причины самого гнусного и разрушительного явления — дедовщины. Дедовщина это основная причина, из-за которой нынешние молодые люди призывного возраста всеми возможными силами и средствами стараются избежать участи попасть в армейский строй.

В 2002-ом году довелось мне находиться несколько месяцев в Рязанской области, в местности, где население влачило жалкое существование, выживая за счёт изготовления кислой капусты и оптовой продажи её перекупщикам на московских рынках. Для этого люди в шесть часов вечера садились на электричку, три часа телепались до Москвы, там проводили ночь возле костров (зимой и летом), утром сдавали товар и возвращались домой. И так весь год.

Ну какие деньги можно заработать на подобной торговле? Люди балансировали на грани нищеты. И всё равно, умудрялись копить деньги, чтобы покупать для сыновей медицинские заключения о непригодности к военной службе. В то время, в тех краях это удовольствие стоило 1000 долларов США.

Была бы в армии нормальная рабочая обстановка, а к жизни, здоровью и человеческому достоинству солдат относились бы с уважением, родители ни в коем случае не стали бы их отмазывать от службы. Потому, что молодые люди из-за невозможности заняться созидательным трудом, по сути гнили заживо - массово спивались. Кодироваться и зашиваться от алкоголизма там начинали с 18 лет!!!...

Помню в учебном батальоне, когда я только начинал служить срочную службу в 1984-ом году, на одном из занятий замполит роты говорил, что дедовщина появилась в Советской Армии то ли с 62-го, то ли с 65-го года. Пришло время надевать сапоги и шинели тем, кто родился 20 лет назад, то есть молодым людям 1941-45гг рождения. Но в силу известных причин, образовалась демографическая яма. И тогда в армию стали призывать ранее судимых. Они-то и заразили раковой опухолью до этого здоровый армейский организм. Те, кто служил в СА до 60-х годов, все - как один, говорили, что никаких издевательств старослужащих над молодыми не было.

Мне довелось разговаривать с парнями, которые сидели в 80 - 2000-х годах. Из их рассказов я сделал парадоксальный вывод, что ныне, взаимоотношения между заключенными в лагерях и тюрьмах многократно человечнее, нежели между солдатами в армии. Отсидевшие в один голос утверждают, что в пенитенциарной системе основное зло генерируется работниками этой системы в отношении своих подопечных; сидельцы же большей частью общаются друг с другом вполне корректно — "по понятиям" (которые, в отличие от Конституции и законов, так часто не меняются). Если человека и "опускают", то это происходит в рамках устоявшихся процедур и определённых правил. Получается абсурдная ситуация, при которой молодым людям безопаснее отсидеть в зоне, чем отслужить в российской армии.

Внимательный читатель, наверное заметил определённую несуразицу: если армию заразили дедовщиной бывшие зэки, то почему в армии творится беспредел, а в зонах порядок? Причина в возрастном аспекте. В армии служит одна молодёжь, нуждающаяся в актах самоутверждения, а в зонах сидят люди различных возрастных категорий, прошедшие этап становления личности.

На мой взгляд, дедовщину можно было бы искоренить, внеся некоторые организационные изменения в армейский уклад. Уж скоро исполнится 20 лет, как в средствах массовой информации заговорили о необходимости реформирования российской армии. Предложения увеличить зарплату и ликвидировать казарменные условия проживания - правильные. Вроде бы и зарплата уже стала как у рабочих в промышленности и с жильём намечаются какие-то робкие подвижки. Но если бы мне сегодня предложили пойти служить по контракту, даже положив хорошее денежное содержание и обеспечив отдельной жилплощадью, я бы отказался.

Причина — в армии нет разделения между боевой подготовкой и хозяйственно-бытовыми функциями. Эти два рода деятельности необходимо чётко и однозначно разграничить. В армии должен действовать тот же принцип службы, что и в милиции. Ведь милиционер, приходя на службу, не подметает территорию у своего отделения, не драит туалеты и кабинеты, не дежурит в столовой, не моет посуду. Он получает оружие и идет выполнять функции по охране общественного порядка на строго определённое время. Дежурство закончилось — милиционер отдыхает положенное ему время. Ни шагистики, ни строевых смотров и прочей галиматьи нет.

В армии же принципиально другая система. С утра до обеда военнослужащий может заниматься боевой подготовкой, а после обеда заступить в суточный наряд по столовой - чистить картошку, мыть посуду или в наряд по роте — сутки надраивать полы и стоять истуканом на тумбочке. Пробыв в рабочем состоянии полтора суток, военнослужащий имеет на отдых всего одну ночь. И после этого указанный цикл может повторяться до самого дембеля. У меня в таком режиме прошла большая часть срочной службы.

Для лучшего понимания проблемы условно представим себе гражданский завод, производственный процесс которого строится по армейскому образцу. Вырисовывается следующая забавная картина: меня приняли на завод, предположим слесарем. Моя основная обязанность — крутить гайки на протяжении восьми часов. Если при этом я, отработав 4 часа, брошу инструмент и стану мыть полы в цеху, а на ночь останусь охранять территорию завода, какую же продукцию в конечном итоге выпустит это многострадальное предприятие?

Основная реформа армии должна состоять именно в том, чтобы хозяйственно-бытовые функции выполняли бы специализированные подразделения или вольнонаёмные граждане. Солдат обязан заниматься только боевой подготовкой. Основной смысл дедовщины как раз и состоит в том, чтобы переложить на молодых все работы по хозяйственному обслуживанию. А в мирной жизни армия фактически только этим и занимается - обслуживает саму себя, на остальное времени не остаётся.

Когда я только прибыл в бригаду, в подразделениях ещё служили контрактники, которые участвовали в зимне-весенних боевых наступательных операциях. Как только после теракта в Буденновске активные боестолкновения прекратились, в лагере начались процессы разложения, характерные для мирного времени: построения, строевые смотры; утренние, дневные, вечерние разводы, хозяйственные наряды и т.д. Меньше чем через два месяца все ветераны от такой службы дезертировали. Им как раз подошли сроки для отпусков. Обратно они не возвращались - расторгали контракты.

Крошечный эпизодик средины лета 1995-го года из жизни 166-ой мотострелковой бригады, иллюстрирует то, как разительно меняется армия, переставшая воевать. Однажды мне довелось прочесть материал, собранный для вынесения дисциплинарного наказания одному лейтенанту. Его планировали рассмотреть на суде офицерской чести. Суть проступка этого бедолаги заключалась в том, что он попался на глаза комбригу М и последний задал ему суровый вопрос - почему он носит отличительные эмблемы воздушно-десантных войск, а не мотострелковых? На это лейтенант резонно заметил, что когда шли бои за Грозный, на петлицы внимания никто не обращал, а теперь, в затишье, почему-то стали вглядываться...

Есть такая народная поговорка: когда коту делать нечего, он себе яйца лижет. Современная Российская армия представляется мне таким вот здоровущим котярой, который вместо ловли мышей занимается вылизыванием своей промежности и конца-края этому занятию не видно.

Когда в первый раз оказался в Чечне, увидев на блокпосту солдата-срочника, не мог поверить, что это действительно солдат, принимающий участие в контртеррористической операции на Северном Кавказе.

Стальная каска, практически не изменившаяся со времен последней мировой войны, замаслено-засаленный, штопанный-перештопанный бушлат, который когда-то был камуфлированным, а теперь стал однотонного, серо-коричневого цвета, «видавшие виды», штаны, находящиеся еще в более тяжелом состоянии, чем бушлат. На ногах - сбитые, потертые «кирзачи», не изменившиеся ничем еще со времен «царя Гороха». Обязательный для солдат бронежилет, в котором нельзя находиться более 2 часов, и в которых они ходят сутками, был «закамуфлирован» под бушлат, а сверху него находилась непонятная швейно-штопанная, карманно-пуговичная «конструкция».

Что это было такое, мне поведали уже спустя несколько часов, когда я вместе с одним солдатиком заступил на охрану периметра нашего места дислокации. Оказалось, что это был самодельный загрузочный жилет. «Собран» он был из разных частей военной формы. Основа - рваный камуфлированный китель, который должен был пойти на тряпки, а карманы для автоматных или пулеметных магазинов - из различных фрагментов либо брюк от этого кителя, либо просто из подручных тряпок. У них здесь даже мода своеобразная существовала - кто сошьет «разгрузку» стильней. Обидно за этих мальчишек, которые, рискуя жизнями, защищают то, что мы хотим называть ГОСУДАРСТВОМ.

По крайней мере, те, кто в это еще верит.

18 летний пацан, которого отловили для службы в армии и засунули в Чечню «затыкать имперские дыры», вряд ли понимает, что он там делает. Он вообще вряд ли понимает, что вокруг происходит. Надо тупо выжить.

Не говоря о постоянной опасности, порой со стороны «родных отцов-командиров» им приходилось испытывать обращение, похожее на «кавказский плен», описанный еще Лермонтовым.

Секретная яма

Осенняя командировка в Чечню. Хотя в Рязани погода уже начала портиться, здесь еще держались теплые деньки. Но именно «деньки», так как ночи, на этой почти двухкилометровой над уровнем моря высоте, были довольно холодными. Такой вот контраст, как в пустыне - днем жарко, а ночью холодно.

Недалеко от расположения, солдаты внутренних войск, укрепившиеся на этой высоте вместе с нами, начали рыть яму. О том, что это не людской и не для техники окоп, уже можно было догадаться через несколько часов, когда стали обозначаться контуры сего «инженерного сооружения». Яма имела примерно квадратную форму, где-то 2х2 метра, а вот глубина ее постепенно возрастала. Первой догадкой была мысль, что это какая-то пристройка к туалету. Примерно так и объясняли возникновение этого «провала» сами солдаты, однако возрастающая глубина, достигающая уже метров пяти, вызывала сомнения в правдивости их пояснений. Потом мы поняли, почему они не говорили нам правды - было стыдно.

В плену у родины

Когда ж полночное светило

Восходит, близ забора он

Лежит в ауле - тихий сон

Лишь редко очи закрывает.

С товарищами - вспоминает

О милой той родной стране;

Грустит; но больше, чем оне…

Оставив там залог прелестный,

Свободу, счастье, что любил,

Пустился он в край неизвестный,

И…все в краю том погубил.

М.Ю. Лермонтов «Кавказский пленник»

Проходя ночью по территории нашего места дислокации, когда не было луны, и воздух казался даже каким-то вязко-черным, все время боялся упасть в эту огромную яму, так как фонарем здесь особо не насветишься, может что-нибудь «прилететь на огонек». Обидно было бы переломаться или еще хуже - сломать шею, в таких вот «небоевых условиях». Все время думал: «На кой им сдалась эта дыра огромная, ведь упадет кто-нибудь?!» Однако, о настоящем предназначении этого «сверхокопа» удалось узнать уже в следующую ночь после окончания «раскопок».

Сначала подумал, что у меня не все в порядке с головой, когда услышал какой-то голос, буквально возле своих ног, шедший, как показалось, из-под земли. Однако потом сообразил, что зовут, видимо, из этой самой огромной ямы, подошел, точно - на дне сидят два солдата. Посветил фонарем - сидят уже давно, один скрутился калачиком, и пытался заснуть.

Извините, у вас закурить не найдется?

Да я не взял с собой, вот только эта (курю), а вы как же сюда вдвоем-то упали? И чего не зовете никого? Вас уж, наверное, ищут вовсю?

Да не, не ищут, нас полковник сюда специально посадил, покурим?

Как специально? Не понял? Лови сигарету.

Я на посту заснул, а Санек у местных сигареты покупал - «запалили», вот и сидим.

Признаться, их спокойные пояснения застали меня врасплох. Ну, боевики пленных в ямы сажают, но это ж в плену. А чтоб командир своих подчиненных, в зиндан!

Вернулся обратно в кубрик к нашим парням, все рассказал. Затем стали подходить еще ребята, тоже рассказывающие о том, что видели солдат, сидящих в яме, куда их засунул командир.

Самое страшное, это погодные и климатические условия, в которых мы находились в этом высокогорье. Всем было ясно, что если человек просидит в этой яме хоть несколько часов, то про почки свои он может забыть, если не сейчас, то немного позже. Причем помимо почек, тяжелый вред будет нанесен не только физическому, но и психическому здоровью. А этим молодым пацанам здесь и так достается! Через день - зачистки, блокпосты, через ночь - обстрел, плюс круглосуточный караул.

Решение было принято моментально.

Все, кто находился в это время в кубрике, ринулись к командиру вояк. Как потом выяснилось, он был в звании майора, но все окружающие почему-то звали его полковником, может быть из-за того, что он сам этого так хотел.

Наша «делегация» вытащила «полко-майора» из его комнаты, ребята прижали его к стенке:

Ты чего творишь? Чего у тебя солдаты в яме сидят?

Это моя застава, я здесь командую!

Слышь, ты, у пацанов почки отвалятся, они же домой инвалидами приедут, а не жили ведь еще совсем! Ты чего ребят уродуешь! Когда обстрел начинается, ты ведь с ними в окопах не сидишь, не отстреливаешься, скажи им спасибо, что вообще еще жив! Они ж тебя тут спасают!

Это моя застава…

Дурак ты, полковник! Ну «влетели» они у тебя, пусть окопы роют, пусть отжимаются, но здоровье у них не отнимай! Если сейчас же не вытащишь пацанов из зиндана, мы их вытащим, а туда тебя посадим!

Вы не имеете права! Я выше вас в звании, и я командир этой заставы!

Сейчас прямо! Командуй, чтоб ребят вытащили!

«Полковник» что-то невнятное произнес прибежавшим к нему на выручку дагестанцам-контрактникам. Затем при всех омоновцах сказал, что солдат из ямы уже вытащили. Один из наших парней пошел проверять, через пять минут он влетел в расположение, где все еще стояли мы, вытащил командира вояк из его «закутка», и стал методично размазывать его по стенке, с криком: «А я ведь тебе, гнида, поверил! А они в яме сидят»!

Дальнейшие несколько секунд чуть не вылились в крупное побоище между нашими омоновцами и контрактниками. Растащить начавшуюся драку успели офицеры ОМОНа, хотя «полковника» все же при этом кто-то снайперски успел «подрихтовать», после чего тот постыдно заперся у себя в комнатушке, где и услышал последний громогласный «спич» омоновцев: «ЧМО, он и есть ЧМО! Чего с ним говорить!»

Через минуту солдат в яме уже не было, как и во все последующие дни. Яма пустовала. А данное омоновцами обещание, что если там окажутся солдаты, то они сразу же будут заменены их командиром, оставалось в силе.

Холостая месть

Столь обширных неприятностей, обещанных «майорополканом», нам так и не досталось. Хотя он даже не постыдился писать какие-то там жалобы. Ничего не вышло - разные ведомства. Зато он стал приказывать своим часовым, в случае малейшего нарушения или оплошности, стрелять на поражение, пусть даже видно, что это рязанский боец ОМОНа.

Лезу на крышу разбомбленного здания, которое и стало на эти месяцы нашей базой. Оттуда очень красивый вид на горы, можно посидеть, покурить (днем), подумать о доме, о тупиковости и бестолковости этой войны. У вояк там выставлен пост.

Поднимаюсь по шаткой лестнице.

Вы че? Даже здесь пароль спрашивать стали? Эй, извини, пароль не знаю, с ОМОНа, вы же раньше здесь никогда не спрашивали?

Извините, но лучше не заходите, нам полковник запретил ваших пускать, сказал, если пароль не знают - стрелять, если все равно лезут, даже знают, не пускать - стрелять.

Он чего у вас, тронулся что ли? С вашей помощью решил нам отомстить? Серьезно, сказал стрелять?!

Вход на крышу был внутренним. Соответственно, если в него лезут «не свои», значит, в здании живых никого не осталось. Этот приказ мог быть направлен только против омоновцев.

Уже через несколько минут «инициативная группа» нашего отряда милиции беседовала с командиром заставы, объясняя ему нецелесообразность отдачи таких приказов. Объясняли очень доходчиво, по омоновски - приказ сразу же был отменен.

При возможности омоновцы подкармливали «срочников» ,

сигарет всегда давали, да просто разговаривали по душам. В кубрике у омоновцев солдат мог спокойно посидеть, поесть, немного отдохнуть, не боясь, что туда войдет командир и устроит «дежурный разгон», заставив делать какое-нибудь очередное тупое дело, только для того, чтобы солдаты просто так не сидели.

Когда минометчики вояк накрыли ночью свою же заставу - нашли плачущего на лестнице солдатика - при обстреле погиб его друг. Пошли к сержанту этого солдата и отпросили его на день - все равно от него в таком состоянии толку никакого.

«Отпоили», покормили. Как могли, успокоили. Может даже спасли. Надеюсь.

Дмитрий ФЛОРИН , berkut77 специально для "Правды Хакасии".

Фото с сайта www.newsru.com

Британская газета The Sunday Times опубликовала выдержки из личного дневника высокопоставленного офицера российского спецназа, который участвовал во второй чеченской войне. Обозреватель Марк Франкетти, который самостоятельно перевел текст с русского языка на английский, в своем комментарии пишет, что ничего подобного никогда не публиковалось.

«Текст не претендует на роль исторического обзора войны. Это история автора. Свидетельство, которое писалось в течение 10 лет, холодящая кровь хроника казней, пыток, мести и отчаяния в течение 20 командировок в Чечню», — так характеризует он эту публикацию в статье «Война в Чечне: дневник убийцы», на которую ссылается InoPressa.

В выдержках из дневника содержатся описания боевых действий, обхождения с пленными и гибели товарищей в бою, нелицеприятные высказывания о командовании. «Чтобы уберечь автора от кары, его личность, имена людей и географические названия опущены», — отмечает Франкетти.

«Проклятой» и «кровавой» называет Чечню автор записок. Условия, в которых приходилось жить и воевать, сводили с ума даже таких крепких и «натасканных» мужчин, как спецназовцы. Он описывает случаи, когда у них сдавали нервы и они начинали бросаться друг на друга, устраивая потасовки, или измывались над трупами боевиков, отрезая им уши и носы.

В начале приведенных записей, видимо, относящихся к одной из первых командировок, автор пишет, что жалел чеченских женщин, чьи мужья, сыновья и братья примкнули к боевикам. Так, в одном из селений, куда вошла российская часть и где остались раненые боевики, две женщины обратились к нему с мольбой отпустить одного из них. Тот внял их просьбе.

«Я мог бы казнить его на месте в тот момент. Но мне стало жаль женщин», — пишет спецназовец. «Женщины не знали, как меня благодарить, совали мне в руки деньги. Я взял деньги, но это осело на душе тяжелым грузом. Я почувствовал себя виноватым перед нашими погибшими ребятами».

С остальными ранеными чеченцами, согласно дневнику, поступили совсем иначе. «Их выволокли наружу, раздели догола и запихали в грузовик. Некоторые шли сами, других били и толкали. Один чеченец, потерявший обе ступни, выкарабкался сам, шагая на культях. Через несколько шагов он потерял сознание и осел на землю. Солдаты избили его, раздели догола и бросили в грузовик. Мне не было жаль пленных. Просто зрелище было неприятное», — пишет солдат.

По его признанию, местное население смотрело на русских с ненавистью, а раненые боевики — с такими ненавистью и презрением, что рука сама невольно тянулась к оружию. Он рассказывает, что ушедшие чеченцы оставили в том селении раненого русского пленника. Ему переломали руки и ноги, чтобы он не смог сбежать.

В другом случае автор описывает ожесточенное сражение, в ходе которого спецназовцы выбили боевиков из дома, где они засели. После боя солдаты обшарили здание и в подвале обнаружили несколько наемников, сражавшихся на стороне чеченцев. «Все они оказались русскими и воевали за деньги, — пишет он. — Они принялись кричать, умоляя нас не убивать их, потому что у них семьи и дети. Ну и что с того? Мы сами тоже не оказались в этой дыре прямиком из сиротского приюта. Мы казнили всех».

«Истина в том, что храбрость людей, воюющих в Чечне, не ценится», — рассуждает спецназовец в дневнике. В пример он приводит случай, о котором ему рассказали солдаты другого отряда, с которым они вместе коротали одну из ночей. На глазах одного из их ребят убили его брата-близнеца, но тот не только не был деморализован, но и отчаянно продолжил сражаться.

«Вот как люди пропадают без вести»

Довольно часто в записях встречаются описания того, как военные уничтожали следы своей деятельности, связанной с применением пыток или казнями пленных чеченцев. В одном месте автор пишет, что одного из мертвых боевиков завернули в полиэтилен, засунули в колодец, наполненный жидкой грязью, обложили тротилом и подорвали. «Вот как люди пропадают без вести», — добавляет он.

Так же поступили с группой чеченских смертниц, захваченных по наводке в их убежище. Одной из них было за 40, другой едва исполнилось 15. «Они были под кайфом и все время нам улыбались. На базе всех трех допросили. Поначалу старшая, вербовщица шахидок, отказывалась говорить. Но это изменилось после побоев и воздействия электрошоком», — пишет автор.

В итоге смертниц казнили, а тела взорвали, чтобы скрыть улики. «Значит, в итоге они получили то, о чем мечтали», — рассуждает солдат.

«В высших эшелонах армии полно муд**ов»

Много пассажей дневника содержит резкую критику командования, а также политиков, которые посылают на смерть других, а сами остаются в полной безопасности и безнаказанности.

«Однажды меня поразили слова генерала-идиота: его спросили, почему семьям моряков, погибших на атомной подлодке «Курск», выплатили крупную компенсацию, а солдаты, убитые в Чечне, до сих пор дожидаются своей. «Потому что потери на «Курске» были непредвиденными, а в Чечне они прогнозируются», — сказал он. Значит, мы пушечное мясо. В высших эшелонах армии полно таких муд**ов, как он», — говорится в тексте.

В другом случае он рассказывает, как его отряд попал в засаду, потому что их обманул собственный командир. «Чеченец, обещавший ему несколько АК-47, уговорил его помочь ему совершить кровную месть. В доме, который он нас послал зачищать, не было мятежников», — пишет спецназовец.

«Когда мы вернулись на базу, погибшие ребята лежали в мешках на взлетно-посадочной полосе. Я раскрыл один из мешков, взял друга за руку и сказал: «Прости». Наш командир даже не взял на себя труда попрощаться с ребятами. Он был в стельку пьян. В тот момент я его ненавидел. Ему всегда было плевать на ребят, он их просто использовал, чтобы делать карьеру. Позднее он даже пытался обвинить в неудачной зачистке меня. Му**к. Рано или поздно он заплатит за свои грехи», — проклинает его автор.

«Жаль, что нельзя вернуться назад и что-то исправить»

В записках также рассказывается о том, как война повлияла на личную жизнь солдата — в Чечне он постоянно скучал по дому, жене и детям, а возвращаясь, постоянно ссорился с женой, часто напивался с сослуживцами и нередко не ночевал дома. Отправляясь в одну из длительных командировок, откуда он мог уже не вернуться живым, он даже не попрощался с женой, которая накануне наградила его пощечиной.

«Я часто думаю о будущем. Сколько еще страданий нас ожидает? Долго ли еще мы сможем продержаться? Ради чего?» — пишет спецназовец. «У меня много хороших воспоминаний, но только о ребятах, которые действительно рисковали своей жизнью ради части. Жаль, что нельзя вернуться назад и что-то исправить. Все, что я могу, — это попытаться избежать тех же ошибок и всеми силами постараться жить нормальной жизнью».

«Я отдал спецназу 14 лет жизни, потерял много, многих близких друзей; ради чего? В глубине души мне остается боль и ощущение, что со мной поступили нечестно», — продолжает он. А финальная фраза публикации такова: «Я жалею только об одном — что может быть, если бы в бою я повел себя иначе, некоторые ребята до сих пор были бы живы».