I
Общие рассуждения. Скала
Мой друг, моральный воспитатель и наставник Борис Попов, провозившийся со мной все мои юношеские годы, часто говорил своим глухим, ласковым голосом:
– Знаете, как бы я нарисовал картину «Жизнь»? По необъятному полю, изрытому могилами, тяжело движется громадная стеклянная стена… Люди с безумно выкатившимися глазами, напряженными мускулами рук и спины хотят остановить ее наступательное движение, бьются у нижнего края ее, но остановить ее невозможно. Она движется и сваливает людей в подвернувшиеся ямы – одного за другим… Одного за другим! Впереди ее – пустые отверстые могилы; сзади – наполненные, засыпанные могилы. И кучка живых людей у края видит прошлое: могилы, могилы и могилы. А остановить стену невозможно. Все мы свалимся в ямы. Все.
Я вспоминаю эту ненаписанную картину и, пока еще стеклянная стена не смела меня в могилу, хочу признаться в одном чудовищном поступке, совершенном мною в дни моего детства. Об этом поступке никто не знает, а поступок дикий и для детского возраста неслыханный: у основания большой желтой скалы, на берегу моря, недалеко от Севастополя, в пустынном месте – я закопал в песке, я похоронил одного англичанина и одного француза…
Общие рассуждения. Скала
Мой друг, моральный воспитатель и наставник Борис Попов, провозившийся со мной все мои юношеские годы, часто говорил своим глухим, ласковым голосом:
Знаете, как бы я нарисовал картину «Жизнь»? По необъятному полю, изрытому могилами, тяжело движется громадная стеклянная стена… Люди с безумно выкатившимися глазами, напряженными мускулами рук и спины хотят остановить ее наступательное движение, бьются у нижнего края ее, но остановить ее невозможно. Она движется и сваливает людей в подвернувшиеся ямы - одного за другим… Одного за другим! Впереди ее - пустые отверстые могилы; сзади - наполненные, засыпанные могилы. И кучка живых людей у края видит прошлое: могилы, могилы и могилы. А остановить стену невозможно. Все мы свалимся в ямы. Все.
Я вспоминаю эту ненаписанную картину и, пока еще стеклянная стена не смела меня в могилу, хочу признаться в одном чудовищном поступке, совершенном мною в дни моего детства. Об этом поступке никто не знает, а поступок дикий и для детского возраста неслыханный: у основания большой желтой скалы, на берегу моря, недалеко от Севастополя, в пустынном месте - я закопал в песке, я похоронил одного англичанина и одного француза…
Мир праху вашему - краснобаи и обманщики!
Стеклянная стена движется на меня, но я прикладываю к ней лицо и, сплюснув нос, вижу оставшееся позади: моего отца, индейца Ва-пити и негра Башелико. А за ними в тяжелых прыжках и извивах мощных тел мечутся львы, тигры и гиены.
Это все главные действующие лица той истории, которая окончилась таинственными похоронами у основания большой скалы на пустынном морском берегу.
Мои родители жили в Севастополе, чего я никак не мог понять в то время: как можно было жить в Севастополе, когда существуют Филиппинские острова, южный берег Африки, пограничные города Мексики, громадные прерии Северной Америки, мыс Доброй Надежды, реки Оранжевая, Амазонка, Миссисипи и Замбези?..
Меня, десятилетнего пионера в душе, местожительство отца не удовлетворяло.
А занятие? Отец торговал чаем, мукой, свечами, овсом и сахаром.
Конечно, я ничего не имел против торговли… но вопрос: чем торговать? Я допускал торговлю кошенилью, слоновой костью, вымененной у туземцев на безделушки, золотым песком, хинной коркой, драгоценным розовым деревом, сахарным тростником… Я признавал даже такое опасное занятие, как торговля черным деревом (негроторговцы так называют негров).
Но мыло! Но свечи! Но пиленый сахар!
Проза жизни тяготила меня. Я уходил на несколько верст от города и, пролеживая целыми днями на пустынном берегу моря, у подножия одинокой скалы, мечтал…
Пиратское судно решило пристать к этому месту, чтобы закопать награбленное сокровище: скованный железом сундук, полный старинных испанских дублонов, гиней, золотых бразильских и мексиканских монет и разной золотой, осыпанной драгоценными камнями утвари…
Я, спрятавшись в одному мне известном углублении на верхушке скалы, молча слежу за всем происходящим: мускулистые руки энергично роют песок, опускают в яму тяжелый сундук, засыпают его и, сделав на скале таинственную отметку, уезжают на новые грабежи и приключения. Одну минуту я колеблюсь: не примазаться ли к ним? Хорошо поездить вместе, погреться под жарким экваториальным солнцем, пограбить мимо идущих «купцов», сцепиться на абордаж с английским бригом, дорого продавая свою жизнь, потому что встреча с англичанами - верный галстук на шею.
С другой стороны, можно к пиратам и не примазываться. Другая комбинация не менее заманчива: вырыть сундук с дублонами, притащить к отцу, а потом купить на «вырученные деньги» фургон, в которых ездят южно-африканские боэры, оружия, припасов, нанять нескольких охотников для компании да и двинуться на африканские алмазные поля.
Положим, отец и мать забракуют Африку! Но Боже ты мой! Остается прекрасная Северная Америка с бизонами, бесконечными прериями, мексиканскими вакеро и раскрашенными индейцами. Ради такой благодати стоило бы рискнуть скальпами - ха-ха!
Солнце накаливает морской песок у моих ног, тени постепенно удлиняются, а я, вытянувшись в холодке под облюбованной мною скалой, книга за книгой поглощаю двух своих любимцев: Луи Буссенара и капитана Майн Рида.
«…Расположившись под тенью гигантского баобаба, путешественники с удовольствием вдыхали вкусный аромат жарившейся над костром передней ноги слона. Негр Геркулес сорвал несколько плодов хлебного дерева и присоединил их к вкусному жаркому. Основательно позавтракав и запив жаркое несколькими глотками кристальной воды из ручья, разбавленной ромом, наши путешественники, и т. д.».
Я глотаю слюну и шепчу, обуреваемый завистью:
Умеют же жить люди! Ну-с… позавтракаем и мы.
Из тайного хранилища в расселине скалы я вынимаю пару холодных котлет, тарань, кусок пирога с мясом, бутылку бузы и - начинаю насыщаться, изредка поглядывая на чистый морской горизонт: не приближается ли пиратское судно?
А тени все длиннее и длиннее…
Пора и в свой блокгауз на Ремесленной улице.
Я думаю, - скала эта на пустынном берегу стоит и до сих пор, и расселина сохранилась, и на дне ее, вероятно, еще лежит сломанный ножик и баночка с порохом - там все по-прежнему, а мне уже тридцать два года, и все чаще кто-нибудь из добрых друзей восклицает с радостным смехом:
Гляди-ка! А ведь у тебя тоже появился седой волос.
Автор вспоминает об одном “чудовищном поступке”, совершенном в дни детства. “Об этом поступке никто не знает, а поступок дикий и для детского возраста неслыханный: у основания большой желтой скалы, на берегу моря, недалеко от Севастополя, в пустынном месте я закопал в песке, я похоронил одного англичанина и одного француза…” Такое признание может напугать читателя. Но по мере прочтения рассказа выясняется, что имел в виду автор.
Он говорит о своем детстве. Его родители жили в Севастополе.
И он не понимал, как можно было выбрать такое неинтересное место, как Севастополь, ведь есть Филиппинские острова, южный берег Африки, пограничные города Мексики, громадные прерии Северной Америки, мыс Доброй Надежды, реки Оранжевая, Амазонка, Миссисипи и Замбези. Романтичному мальчику не нравилось место, где жила его семья. Не устраивало его и занятие отца. Отец торговал чаем, мукой, свечами, овсом и сахаром. Мальчик был не против торговли. Но он считал, что торговать следует совершенно другими вещами. “Я допускал торговлю кошенилью, слоновой костью, выменянной у туземцев на безделушки, золотым песком, хинной
коркой, драгоценным розовым деревом, сахарным тростником… Я признавал даже такое опасное занятие, как торговля черным деревом (негроторговцы так называют негров). Но мыло! Но свечи! Но пиленый сахар! “
Мальчика тяготила проза жизни. И поэтому он часто уходил на морской берег и мечтал. В мечтах он видел себя пиратом или путешественником. Автор очень любил читать Луи Буссенара и Майн Рида. И поэтому мысли о морских странствиях, о невиданных кладах, о сражениях волновали его. А обыденная, простая жизнь казалась скучной, серой, неинтересной.
Однажды отец с радостью сообщил мальчику, что в город приезжает настоящий зверинец. Мальчик пришел в восторг. Но, конечно, он не подал виду. Отец сообщил, что в зверинце есть львы, тигры, удав, крокодил. Там также был стрелок, индеец и негр. Узнав эту новость, мальчик очень обрадовался. Он шел в зверинец с замирающим сердцем. Но практически сразу разочаровался. Сначала ему не понравился негр. Мальчик считал, что негр должен быть практически голым, только набедренная повязка должна быть сделана из яркой ткани. В зверинце негр был одет в красный фрак и на голове у него был зеленый цилиндр. Мальчик считал, что негр должен быть грозным. Но этот негр был забавным, показывал фокусы и заискивающе смотрел на всех.
На мальчика произвел тяжелое впечатление индеец, стрелок из лука Ва-пити. На нем был индейский национальный костюм, он был украшен шкурой и перьями. Но на нем не было человеческих скальпов, не было также ожерелья из зубов серого медведя. Индеец стрелял из лука в мишень. Мальчику это казалось неправильным. Ведь в зрительном зале сидели бледнолицые, кровные враги индейца. По логике вещей он должен был стрелять в них. Мальчика возмущало, что индеец этого не делает. Ему казалось, что индеец забыл своих предков, что он просто трусливый.
Мальчику не понравилось и выступление удава, которого девица надевала себе на шею. По его мнению, удав не должен был терпеть это, он обязан был задушить девицу. Выступление льва тоже разочаровало мальчика. Ведь грозный царь зверей мог разорвать укротителя, но он этого не делал.
Став взрослым, автор вспоминал свои тогдашние впечатления и понимал, что он рассуждал, основываясь на мысли, что у каждого свое предназначение. “Всякий должен делать свое дело: индеец снимать скальп, негр есть попавших к нему в лапы путешественников, а лев терзать без разбору того, другого и третьего, потому что читатель должен понять: пить-есть всякому надо”. Впоследствии автор удивлялся, что же он хотел увидеть в зверинце. “Пару львов, вырвавшихся из клетки и доедающих в углу галерки не успевшего удрать матроса? Индейца, старательно снимающего скальпы со всего первого ряда обезумевших от ужаса зрителей? Негра, разложившего костер из выломанных досок слоновой загородки и поджаривающего на этом костре мучного торговца Слуцкина?” Вероятно, именно такое зрелище пришлось бы по душе мальчику.
Когда мальчик с отцом посмотрели представление и пошли домой, отец радостно сообщил, что вечером пригласил к себе в гости хозяина зверинца, индейца и негра. И вечером мальчика постигло очередное разочарование. Индеец Ва-пити и негр Башелико были одеты в пиджаки, которые не шли им совершенно. Был праздник Пасхи, и негр, и индеец вместе с хозяином зверинца христосовались с отцом и мамой. Мальчику казалось чудовищным, что негр-каннибал христосовался, а также что христосовался краснокожий индеец. Ведь они не должны были этого делать. Мальчика разочаровало, что они ели куличи и крашеные яйца. Потом они выпили наливки. Отец мальчика стал петь украинскую песню “Виют витры, виют буйны…”, а индеец ему подпевал. Негр стал танцевать с теткой польку-мазурку.
На следующее утро мальчик с грустью пошел на берег моря. Он перелистал свои любимые книги Буссенара в последний раз. Теперь он уже не мог читать о приключениях. Он теперь воспринимал негров и индейцев как своих вчерашних гостей, совершенно обычных людей. Мальчик был очень расстроен. Он сказал: “Прощай, мое детство, мое сладкое, изумительно интересное детство…” После этого мальчик вырыл в песке под скалой яму, положил в нее все томики француза Буссенара и англичанина капитана Майн Рида. После этого он засыпал эту могилу. Он больше не думал о пиратах, путешествиях и приключениях. Мальчик повзрослел, стал иначе воспринимать жизнь.
Дети смотрят на мир другими глазами. В отличие от взрослых их тяготит скучная, однообразная жизнь, привлекает все яркое, необычное. Главный герой рассказа Аверченко не исключение. Он грезил небывалыми приключениями. В книгах, которые он любил читать, индейцы и негры были людьми воинственными, бесстрашными. И он был по-настоящему разочарован, когда увидел обыкновенных людей, нисколько не похожих на тех, кто были описаны в книге. Мальчику пришлось принять эту действительность и повзрослеть. Ведь взрослыми мы становимся не из-за количества прожитых лет, а из-за приобретенного опыта, который помогает лучше понимать жизнь и окружающих людей.
Глоссарий:
- смерть африканского охотника краткое содержание
- краткое содержание смерть африканского охотника
- аверченко смерть африканского охотника краткое содержание
- смерть африканского охотника
- аверченко смерть африканского охотника
Другие работы по этой теме:
- О чем мечтал рассказчик? Какие герои рисовались его воображению? Напомним переживания героя: “Проза жизни тяготила меня”. Его воображению рисовалось иное место жительства. Это могли быть...
- О чем мечтал рассказчик? Какие герои рисовались его воображению? Напомним переживания героя: “Проза жизни тяготила меня”. Его воображению рисовалось иное место жительства. Это могли быть...
- Было раннее утро июля. Я собрался на охоту на тетеревов и решил пригласить своего соседа Ардалиона Михайловича. Поместье, по соседству с моим, он получил в...
- К Кулакову должен прийти “нужный” гость, считаться с затратами не приходится. И вот он стоит перед хозяином гастрономического магазина: “Шесть с полтиной? С ума сойти...
- Королевский сад в эту пору дня был открыт, и молодой писатель Ave вошел туда, побродил по дорожкам и присел на скамью, на которой уже сидел...
I
Общие рассуждения. Скала.
Мой друг, моральный воспитатель и наставник Борис Попов, провозившийся со мной все мои юношеские годы, часто говорил своим глухим, ласковым голосом:
– Знаете, как бы я нарисовал картину «Жизнь»? По необъятному полю, изрытому могилами, тяжело движется громадная стеклянная стена… Люди, с безумно выкатившимися глазами, напряженными мускулами рук и спины, хотят остановить её наступательное движение, бьются у нижнего края её, но остановить ее невозможно. Она движется и сваливает людей в подвернувшиеся ямы – одного за другим… Одного за другим! Впереди её – пустые отверстия могилы; сзади – наполненные засыпанные могилы. И кучка живых людей у края видят прошлое: могилы, могилы и могилы. А остановить стену не возможно. Все мы свалимся в ямы. Все.
Я вспоминаю эту ненаписанную картину и, пока еще стеклянная стена не смела меня в могилу, хочу признаться в одном чудовищном поступке, совершенном мною в дни моего детства. Об этом поступке никто не знает, а поступок дикий и для детского возраста неслыханный: у основания большой желтой скалы, на берегу моря, недалеко от Севастополя, в пустынном месте – я закопал в песке, похоронил одного англичанина и одного француза…
Мир праху вашему, – краснобаи и обманщики! Стеклянная стена движется на меня, но я прикладываю к ней лицо и, сплюснув нос, вижу оставшееся позади: моего отца, индейца Ва-пити и негра Башелико. А за ними в тяжелых прыжках и извивах мощных тел мечутся львы, тигры и гиены.
Это всё главные действующие лица той истории, которая окончилась таинственными похоронами у основания большой скалы, на пустынном мороком берегу.
Я думаю, – скала эта на пустынном берегу стоит и до сих пор, и расселина сохранилась, и на дне её, вероятно, еще лежит сломанный ножик и баночка с порохом – там всё по-прежнему, а мне уже тридцать два года, и всё чаще кто-нибудь из добрых друзей восклицает с радостным смехом:
– Гляди-ка! А ведь у тебя тоже появился седой волос.
II.
Первое разочарование.
Не знаю, кто из нас был большим ребенком – я или мой отец.
Во всяком случае, я, как истый краснокожий, не был бы способен на такое бурное проявление восторга, как отец, в тот момент, когда он сообщил мне что к нам едет настоящий зверинец, который пробудет всю Святую неделю и, может быть (в этом месте отец подмигнул, с видом дипломата, разоблачающего важную государственную тайну), останется и до мая.
Внутри у меня всё замерло от восторга, но наружно я не подал виду.
И в это время играл не там-там, а торбан под умелой рукой отца.
А грозный немец, хозяин зверинца, просто спал, забыв своих львов и слонов.
Утром, когда еще все спали, я встал и, надев фуражку, тихо побрел по берегу бухты.
Долго брел, грустно брел.
Вот и моя скала, вот и расселина – мое пище- и книгохранилище.
Я вынул Буссенара, Майн-Рида и уселся у подножие скалы. Перелистал книги… в последний раз.
И со страниц на меня глядели индейцы, поющие: «Biют витры, виют буйны», глядели негры, танцующие польку-мазурку под звуки хохлацкого торбана, львы прыгали через обруч, и слоны стреляли хоботом из пистолета…
Я вздохнул.
Прощай, мое детство, мое сладкое изумительно-интересное детство…
Я вырыл в песке, под скалой яму, положил в нее все томики француза Буссенара и англичанина капитана Майн-Рида, засыпал эту могилу, встал и выпрямился, обведя горизонт совсем другим взглядом… Пиратов не было и не могло быть; не должно быть.
Мальчик умер.
Вместо него – родился юноша.
В слонов лучше всего стрелять разрывными пулями .
Аверченко А.Т.
I. Общие рассуждения. Скала
II. Первое разочарование
III. Второе разочарование. Смерть
Общие рассуждения. Скала
Мой друг, моральный воспитатель и наставник Борис Попов, провозившийся со мной все мои юношеские годы, часто говорил своим глухим, ласковым голосом:
Знаете, как бы я нарисовал картину "Жизнь"? По необъятному полю, изрытому могилами, тяжело движется громадная стеклянная стена... Люди с безумно выкатившимися глазами, напряженными мускулами рук и спины хотят остановить ее наступательное движение, бьются у нижнего края ее, но остановить ее невозможно. Она движется и сваливает людей в подвернувшиеся ямы - одного за другим... Одного за другим! Впереди ее - пустые отверстые могилы; сзади - наполненные, засыпанные могилы. И кучка живых людей у края видит прошлое: могилы, могилы и могилы. А остановить стену невозможно. Все мы свалимся в ямы. Все.
Я вспоминаю эту ненаписанную картину и, пока еще стеклянная стена не смела меня в могилу, хочу признаться в одном чудовищном поступке, совершенном мною в дни моего детства. Об этом поступке никто не знает, а поступок дикий и для детского возраста неслыханный: у основания большой желтой скалы, на берегу моря, недалеко от Севастополя, в пустынном месте - я закопал в песке, я похоронил одного англичанина и одного француза...
Мир праху вашему - краснобаи и обманщики!
Стеклянная стена движется на меня, но я прикладываю к ней лицо и, сплюснув нос, вижу оставшееся позади: моего отца, индейца Ва-пити и негра Башелико. А за ними в тяжелых прыжках и извивах мощных тел мечутся львы, тигры и гиены.
Это все главные действующие лица той истории, которая окончилась таинственными похоронами у основания большой скалы на пустынном морском берегу.
Мои родители жили в Севастополе, чего я никак не мог понять в то время: как можно было жить в Севастополе, когда существуют Филиппинские острова, южный берег Африки, пограничные города Мексики, громадные прерии Северной Америки, мыс Доброй Надежды, реки Оранжевая, Амазонка, Миссисипи и Замбези?..
Меня, десятилетнего пионера в душе, местожительство отца не удовлетворяло.
А занятие? Отец торговал чаем, мукой, свечами, овсом и сахаром.
Конечно, я ничего не имел против торговли... но вопрос: чем торговать? Я допускал торговлю кошенилью, слоновой костью, вымененной у туземцев на безделушки, золотым песком, хинной коркой, драгоценным розовым деревом, сахарным тростником... Я признавал даже такое опасное занятие, как торговля черным деревом (негроторговцы так называют негров).
Но мыло! Но свечи! Но пиленый сахар!
Проза жизни тяготила меня. Я уходил на несколько верст от города и, пролеживая целыми днями на пустынном берегу моря, у подножия одинокой скалы, мечтал...
Пиратское судно решило пристать к этому месту, чтобы закопать награбленное сокровище: скованный железом сундук, полный старинных испанских дублонов, гиней, золотых бразильских и мексиканских монет и разной золотой, осыпанной драгоценными камнями утвари...
Я, спрятавшись в одному мне известном углублении на верхушке скалы, молча слежу за всем происходящим: мускулистые руки энергично роют песок, опускают в яму тяжелый сундук, засыпают его и, сделав на скале таинственную отметку, уезжают на новые грабежи и приключения. Одну минуту я колеблюсь: не примазаться ли к ним? Хорошо поездить вместе, погреться под жарким экваториальным солнцем, пограбить мимо идущих "купцов", сцепиться на абордаж с английским бригом, дорого продавая свою жизнь, потому что встреча с англичанами - верный галстук на шею.
С другой стороны, можно к пиратам и не примазываться. Другая комбинация не менее заманчива: вырыть сундук с дублонами, притащить к отцу, а потом купить на "вырученные деньги" фургон, в которых ездят южно-африканские боэры, оружия, припасов, нанять нескольких охотников для компании да и двинуться на африканские алмазные поля.
Положим, отец и мать забракуют Африку! Но Боже ты мой! Остается прекрасная Северная Америка с бизонами, бесконечными прериями, мексиканскими вакеро и раскрашенными индейцами. Ради такой благодати стоило бы рискнуть скальпами - ха-ха!
Солнце накаливает морской песок у моих ног, тени постепенно удлиняются, а я, вытянувшись в холодке под облюбованной мною скалой, книга за книгой поглощаю двух своих любимцев: Луи Буссенара и капитана Майн Рида.
"...Расположившись под тенью гигантского баобаба, путешественники с удовольствием вдыхали вкусный аромат жарившейся над костром передней ноги слона. Негр Геркулес сорвал несколько плодов хлебного дерева и присоединил их к вкусному жаркому. Основательно позавтракав и запив жаркое несколькими глотками кристальной воды из ручья, разбавленной ромом, наши путешественники, и т. д.".
Я глотаю слюну и шепчу, обуреваемый завистью:
Умеют же жить люди! Ну-с... позавтракаем и мы.
Из тайного хранилища в расселине скалы я вынимаю пару холодных котлет, тарань, кусок пирога с мясом, бутылку бузы и - начинаю насыщаться, изредка поглядывая на чистый морской горизонт: не приближается ли пиратское судно?
А тени все длиннее и длиннее...
Пора и в свой блокгауз на Ремесленной улице.
Я думаю, - скала эта на пустынном берегу стоит и до сих пор, и расселина сохранилась, и на дне ее, вероятно, еще лежит сломанный ножик и баночка с порохом - там все по-прежнему, а мне уже тридцать два года, и все чаще кто-нибудь из добрых друзей восклицает с радостным смехом:
Гляди-ка! А ведь у тебя тоже появился седой волос.
Первое разочарование
Не знаю, кто из нас был большим ребенком, - я или мой отец.
Во всяком случае, я, как истый краснокожий, не был бы способен на такое бурное проявление восторга, как отец в тот момент, когда он сообщил мне, что к нам едет настоящий зверинец, который пробудет всю Святую неделю и, может быть (в этом месте отец подмигнул с видом дипломата, разоблачающего важную государственную тайну), останется и до мая.
Внутри у меня все замерло от восторга, но наружно я не подал виду.
Подумаешь, зверинец! Какие там звери? Небось, и агути нет, и гну, и анаконды - матери вод, не говоря уж о жирафах, пеккари и муравьедах.
Понимаешь - львы есть! Тигры! Крокодил! Удав! Укротители и хозяин у меня кое-что в лавке покупают, так говорили. Вот это, брат, штука! Индеец там есть - стрелок, и негр.
А что негр делает? - спросил я с побледневшим от восторга лицом.
Да уж что-нибудь делает, - неопределенно промямлил отец. - Даром держать не будут.
Какого племени?
Да племени, брат, хорошего, сразу видно. Весь черный, как ни поверни На первый день пасхи пойдем - увидишь.
Кто поймет мое чувство, с которым я нырнул под красную кумачовую с желтыми украшениями отделку балагана? Кто оценит симфонию звуков хриплого аристона, хлопанья бича и потрясающего рева льва?
Где слова для передачи сложного дивного сочетания трех запахов: львиной клетки, конского навоза и пороха?..
Эх, очерствели мы!..
Однако когда я опомнился, многое в зверинце перестало мне нравиться.
Во-первых - негр.
Негр должен быть голым, кроме бедер, покрытых яркой бумажной материей. А тут я увидел профанацию: негра в красном фраке, с нелепым зеленым цилиндром на голове. Во-вторых, негр должен быть грозен. А этот показывал какие-то фокусы, бегал по рядам публики, вынимая из всех карманов замасленные карты, и вообще относился ко всем очень заискивающе.
В-третьих - тяжелое впечатление произвел на меня Ва-пити, - индеец, стрелок из лука. Правда, он был в индейском национальном костюме, украшен какой-то шкурой и утыкан перьями, как петух, но... где же скальпы? Где ожерелье из зубов серого медведя-гризли?
Нет, все это не то.
И потом: человек стреляет из лука - во что? - в черный кружок, нарисованный на деревянной доске.
И это в то время, когда в двух шагах от него сидят его злейшие враги, бледнолицые!
Стыдись, Ва-пити, краснокожая собака! - хотел сказать я ему. - Твое сердце трусливо, и ты уже забыл, как бледнолицые отняли у тебя пастбище, сожгли вигвам и угнали твоего мустанга. Другой порядочный индеец не стал бы раздумывать, а влепил бы сразу парочку стрел в физиономию вон тому акцизному чиновнику, сытый вид которого доказывает, что гибель вигвама и угон мустанга не обошлись без его содействия.
Увы! Ва-пити забыл заветы своих предков. Ни одного скальпа не содрал он сегодня, а просто раскланялся на аплодисменты и ушел. Прощай, трусливая собака!
Живой удав - и он стерпел это, не обвил негодницу своими смертоносными кольцами? Не сжал ее так, чтобы кровь из нее брызнула во все стороны?! Червяк ты несчастный, а не удав!
Лев! Царь зверей, величественный, грозный, одним прыжком выносящийся из густых зарослей и, как гром небесный, обрушивающийся на спину антилопы... Лев, гроза чернокожих, бич стад и зазевавшихся охотников, прыгал через обруч! Становился всеми четырьмя лапами на раскрашенный шар! Гиена становилась передними ногами ему на круп!..
Да будь я на месте этого льва, я так тяпнул бы этого укротителя за ногу, что он другой раз и к клетке близко бы не подошел.
К гиена тоже обнаглела, как самая последняя дрянь...
Прошу не осуждать меня за кровожадность... Я рассуждал, так сказать, академически.
Всякий должен делать свое дело: индеец снимать скальп, негр - есть попавших к нему в лапы путешественников, а лев - терзать без разбору того, другого и третьего, потому что читатель должен понять: пить-есть всякому надо.
Теперь я и сам недоумеваю: что я надеялся увидеть, явившись в зверинец? Пару львов, вырвавшихся из клетки и доедающих в углу галерки не успевшего удрать матроса? Индейца, старательно снимающего скальпы со всего первого ряда обезумевших от ужаса зрителей? Негра, разложившего костер из выломанных досок слоновой загородки и поджаривающего на этом костре мучного торговца Слуцкина?
Вероятно, это зрелище было бы единственное, которое меня бы удовлетворило...
А когда мы выходили из балагана, отец сообщил мне ликующим тоном:
Представь себе, я пригласил сегодня вечером к нам в гости хозяина, индейца и негра. Повеселимся.
Это была та же отцовская черта, которая приводила его к покупке на базаре каракатиц, которых мы потом вдвоем с отцом и съедали. Я - из любви к приключениям, он - из желания доказать всем домашним, что покупка его не носит определенного характера бессмысленности.
Да-с Пригласил. Интересные люди.
С таким видом, вероятно, Ротшильд теперь приглашает к себе Шаляпина.
Дух меценатства свил себе в отце прочное гнездо.
Второе разочарование. Смерть
Удар за ударом!
Индеец Ва-пити и негр Башелико явились к нам в серых пиджаках, которые сидели на них, как перчатка на карандаше.
Они по примеру хозяина зверинца христосовались с отцом и мамой.
Негр - каннибал - христосовался!
Краснокожая собака - Ва-пити, которого засмеяли бы индейские скво (бабы), - христосовался!
Боже, Боже! Они ели кулич. После жареного миссионера - кулич! А грозный индеец Ва-пити мирно съел три крашеных яйца, измазав себе всю кирпичную физиономию синим и зеленым цветом. Это - вместо раскраски в цвета войны.
Кончилось тем, что отец, хватив киевской наливки свыше меры, затянул "Виют витры, виют буйны", а индеец ему подтягивал!!
А негр танцевал с теткой польку-мазурку... Правда, при этом ел ее, но только глазами...
И в это время играл не тамтам, а торбан под умелой рукой отца.
А грозный немец, хозяин зверинца, просто спал, забыв своих львов и слонов.
Утром, когда еще все спали, я встал и, надев фуражку, тихо побрел по берегу бухты.
Долго брел, грустно брел.
Вот и моя скала, вот и расселина - мое пище- и книгохранилище.
Я вынул Буссенара, Майн Рида и уселся у подножия скалы. Перелистал книги... в последний раз.
И со страниц на меня глядели индейцы, поющие: "Виют витры, виют буйны", глядели негры, танцующие польку-мазурку под звуки хохлацкого торбана, львы прыгали через обруч и слоны стреляли хоботом из пистолета...
Я вздохнул.
Прощай, мое детство, мое сладкое, изумительно интересное детство...
Я вырыл в песке под скалой яму, положил в нее все томики француза Буссенара и англичанина капитана Майн Рида, засыпал эту могилу, встал и выпрямился, обведя горизонт совсем другим взглядом... Пиратов не было и не могло быть; не должно быть. Мальчик умер. Вместо него - родился юноша.
В слонов лучше всего стрелять разрывными пулями.